измята. Ее движения нарочито медленны и старательны, и я догадываюсь, о чем она думает: «Он спасет меня. Он сумеет все это остановить». Я молчу, а про себя вопрошаю Господа, верно ли мы поступаем. Я вновь и вновь творю Иисусову молитву, прошу Господа вразумить и инквизитора, и девушку. Я догадываюсь, что инквизитор видит причину происходящего не только в чужой ревности и злобе, но и в ее удивительной красоте. Она – живое воплощение Люцифера, самого прекрасного и порочного из небесных ангелов.
Все здесь знают ее влиятельного отца, знают, что он сделает с теми, кто посмеет обидеть его дочь. Она смотрит на меня, и я не отвожу глаз. Остальные прячутся в тени, будто опасаясь, что она выйдет из переделки живой и невредимой и сможет со всеми поквитаться. Трусы! И эти люди призваны служить высокой цели, избавить мир от зла! Что же они прячутся от беззащитной юной девушки?
– Остальное тоже.
Продолжая пристально смотреть на меня, девушка развязывает ленты голубой нижней сорочки и позволяет ей соскользнуть на пол. Взгляд ее полон мольбы и страха, и я едва заметно киваю, призывая ее не бояться, обещая, что все будет хорошо.
– Ищи метку Сатаны, – приказывает мне инквизитор.
Я беру свечу и подхожу к девушке. Соски маленьких грудей отвердели, то ли от холода, то ли оттого, что она стоит голая перед всеми этими людьми; тело покрылось мурашками. Узкие окна с толстыми стеклами пропускают совсем мало света, но его достаточно, чтобы видеть ослепительную белизну ее кожи. Долго искать не приходится. На лобке – который столько раз в минуты томления я мысленно целовал, – слева, наполовину скрытая под курчавыми волосами, проступает сатанинская метка. Мне делается жутко. Получается, инквизитор прав, ведь такая отметина – неопровержимое доказательство ее сношений с дьяволом. Меня охватывают отвращение, тоска и ярость.
Надо удостовериться. Я опускаюсь на колени перед обнаженной девушкой и внимательно рассматриваю метку: родинку в форме полумесяца.
– Она у меня с рождения.
Так же, как и ее родители, она полагает, что сумеет убедить всех в своей невиновности. Я не перестаю молиться с тех пор, как переступил порог этого зала, и прошу Господа дать мне сил. Будет больно, но через полчаса все кончится. Пускай метка – неопровержимое доказательство вины, но я любил эту девушку до того, как решил посвятить себя служению Богу, осознав, что дочь идальго никогда не отдадут за простолюдина.
И эта любовь еще очень сильна. Я не хочу видеть ее мучений.
– Я никогда не призывала дьявола. Ты знаешь меня и моих подруг. Скажи ему, – указывает она на инквизитора, – что я ни в чем не виновата.
Инквизитор обращается к обвиняемой неожиданно мягко, словно проявляя божескую милость:
– Я тоже знаю тебя и твою семью. Однако дьявол выбирает жертву, невзирая на происхождение. Он ищет тех, кто способен обольщать словом или обманчивой красотой. Иисус заповедал, что зло исходит из человеческих уст. Если в тебе есть зло, его можно изгнать с помощью криков и признаний, на что мы и уповаем. Если же ты свободна от зла, тебе не составит труда выдержать любую боль.
– Здесь так холодно, нельзя ли...
– Не надо говорить, пока тебя не спросят, – мягко, но решительно прерывает ее инквизитор. – Достаточно кивнуть или покачать головой. Твои подруги рассказали тебе о том, что здесь происходит?
Девушка кивает.
– Господа, займите свои места.
Теперь этим трусам придется явить свои лица. Судья, писцы и вельможи подходят к своим местам за большим столом, за которым инквизитор сидел до этого в полном одиночестве. Стражники, я и девушка стоим теперь перед ними.
Как бы я хотел, чтобы этого сброда здесь не было! Останься мы в зале втроем, все решилось бы иначе. Доносчики редко называют свои имена, потому что боятся гнева соседей; не будь это обвинение сделано прилюдно, ему, вполне возможно, вовсе не дали бы хода. Но так распорядилась судьба, а Церкви понадобился громкий процесс. Чтобы пресечь разговоры об имевшей место неоправданной жестокости при допросах, было решено сделать все этапы следствия гласными и тщательно их документировать. Так что и в далеком будущем все смогут удостовериться: церковные власти действовали достойно, защищая веру. Приговор выносит светская власть; инквизиторы лишь решают, виновен ли подсудимый.
– Не бойся. Я только что говорил с твоими родителями и обещал им сделать все, что от меня зависит, чтобы доказать твою непричастность к богомерзким ритуалам. Доказать, что ты не вызывала духов мертвых, не пыталась узнать будущее или перенестись в прошлое, не поклонялась природе, что слуги сатаны не касались твоего тела, несмотря на оставленную на нем метку.
– Но ты ведь знаешь...
Все присутствующие, лица которых теперь хорошо видны узнице, обращают взоры к инквизитору, ожидая суровой отповеди за подобную дерзость. Но тот лишь подносит палец к губам, вновь призывая ее уважать суд.
Мои молитвы услышаны. Я просил Господа наполнить сердце инквизитора милосердием и терпением и чтобы он не отправлял ее на колесо. Никто еще не смог выдержать пытки на колесе, применяемой лишь в тех случаях, когда вина преступника не вызывает сомнений. Пока ни одну из четырех девушек, представших перед судом, не подвергли этому испытанию, во время которого жертву привязывают к раме колеса, утыканного гвоздями и с раскаленными угольями. Когда колесо поворачивают, человеческая плоть превращается в обожженное, изодранное месиво.
– Принесите ложе.
Да, мои молитвы услышаны. Один из стражников бросается выполнять приказ.
Девушка пытается бежать, хоть и понимает, что это невозможно. Она мечется по комнате, бросается на каменные стены, бьется в запертую дверь. Несмотря на холод, на теле ее сверкают бисеринки пота. Она не вопит, как другие, и лишь пытается вырваться. Наконец стражники хватают ее и тащат на место, беззастенчиво касаясь маленьких грудей и поросшего курчавым волосом лона.
В комнату вносят деревянное ложе, сработанное в Голландии по заказу святой инквизиции и рекомендованное к применению уже в нескольких странах. Ложе устанавливают прямо перед столом и укладывают на него молчаливо сопротивляющуюся девушку. Ей раздвигают ноги и зажимают специальным креплением лодыжки, а руки закидывают за голову и привязывают к рычагу.
– Позвольте мне повернуть рычаг, – вырывается у меня.
Инквизитора моя просьба не удивляет. Обычно это делают солдаты, но эти варвары могут порвать ей мышцы, и потом, мне уже доверяли рычаг, когда пытали других девушек.
– Хорошо.
Я подхожу к ложу и берусь за деревянную рукоять. Зрители за столом невольно подаются вперед. Распятая на ложе нагая девушка чиста, как ангел, и прекрасна, словно дьявольское наваждение. Сатана искушает меня. Нынче же вечером я изгоню его из своего тела кнутом, но сейчас я должен быть здесь, чтобы защитить ее, закрыть собой от скользких взглядов и похотливых ухмылок.
– Именем Господа нашего изыди!
Воззвав к дьяволу, я непроизвольно нажимаю на рычаг, и позвоночник девушки выгибается дугой. Она с трудом сдерживает стон. Я немного отпускаю рычаг и ослабляю веревки.
Я непрерывно молюсь про себя, прошу Господа явить Свою милость. Когда тело минует первый порог боли, дух крепнет, обычные желания теряют свою силу, и человек очищается. Страдания проистекают от желаний, не от боли.
Я стараюсь говорить как можно мягче и убедительнее:
– Подруги тебе все рассказали, верно? Когда я поверну рычаг до конца, он вывихнет тебе руки, выломает плечевые суставы, порвет кожу. Не заставляй меня заходить так далеко. Признай свою вину, как это сделали остальные. Инквизитор отпустит тебе грехи, на тебя наложат епитимью, ты вернешься домой, и все пойдет как прежде. Святая инквизиция еще долго не вернется в наш город.
Произнося эту тираду, я украдкой поглядываю на писца, дабы убедиться, что он записал ее слово в слово, для будущего.
– Да, я признаюсь. Скажите, в чем мои грехи, и я в них покаюсь.
