извлечь наблюдение из объективных связей между явлениями»; это нечто имеющее «свой собственный опыт, насквозь мистический» и т.д. [196, стр. 303].
Сам Freud не приписывал, впрочем, себе приоритета в этой области. По его словам «символика сновидений вовсе не составляет открытия психоанализа, хотя последний не может пожаловаться на то, что он беден поразительными открытиями. Если уж искать у современников открытия символики сновидений, то нужно сознаться, что открыл ее философ Scherner (1861). Психоанализ только подтвердил открытие Scherner, хотя и очень основательно видоизменил его» [153, стр. 158].
Определение его характера данное им самим [180, стр. 384].
По Л. С. Выготскому, «сигнификативная структура (связанная с активным употреблением знаков) является «общим законом построения высших форм поведения», а «сигнификативное употребление слова... является ближайшей психологической причиной того интеллектуального поворота, который совершается на рубеже детского и переходного возрастов» [26, стр. 117—118]. «Центральным для этого процесса... является функциональное употребление знака или слова в качестве средства, с помощью которого подросток подчиняет своей власти свои собственные психологические операции» [26, стр. 115].
Б. Ф. Поршнев очень удачно подчеркивает неприемлемость подобного «историзма» для спиритуалистических и фидеистских вариантов философского идеализма. Он напоминает в этой связи характерные высказывания папы Пия XII на X Международном конгрессе исторических наук (Рим, 1955 г.): «Термин 'историзм' обозначает философскую систему, которая не замечает во всей духовной деятельности, в познании истины, в религии, морали и праве ничего, кроме эволюции, и, следовательно, отвергает все, что неизменно, абсолютно и обладает вечной ценностью. Подобная система, конечно, несовместима с католическим мировоззрением и вообще со всякой религией, признающей личного Бога» [69, стр. 7].
Небезынтересно, что к этой же теме историзма счел целесообразным вернуться и Б. М. Кедров на встрече с участниками XVIII Международного психологического конгресса: «Экспериментальные исследования показывают, что к проблеме формирования понятия объекта... следует подходить только исторически... Принцип историзма мне представляется основным в любой науке. Только с включением этого принципа в науку последняя становится настоящей наукой [25, стр. 125].
В ответ на нередко возникающие попытки грубой и реакци онной биологизации этого вопроса, на стремление искать признаки биологически обусловленной примитивной организации умственной деятельности не только на ранних этапах антропогенеза, но и
в психологии некоторых современных наиболее отсталых в культурном отношении этнических групп, следует подчеркнуть принципиальные соображения и факты, которые буржуазная этнопсихология никак не может или, вернее, не хочет признать и которые имеют непосредственное отношение ко многим острым дискуссиям последних лет.
На начальных ступенях антропогенеза и истории человеческих сообществ примитивные способы организации мышления являлись, основой высших для той эпохи проявлений приспособительной деятельности. Их упрощенность обусловливала ограниченность обеспечиваемых ими возможностей адаптации, а их постепенное усовершенствование могло быть достигнуто в результате только всей последующей многовековой культурно-исторической эволюции. Когда же мы обращаемся к современным отсталым в культурном отношении коллективам, то (и этот факт фундаментален) можем наблюдать мгновенное (в истопщтеском масштабе времени) исчезновение всех описанных
и др. признаков примитивной организации мышления, как
только поднимается уровень общественной и культурной жизни в этих
группах.
В увлекательной и одновременно строго в научном отношении написанной книге Б. Ф. Поршнева [69] приведен эпизод, трогательно иллюстрирующий всю вздорность теорий, пытающихся объяснять особенности мышления культурно отсталых народностей косными факторами психобиологического порядка: «Фран
цузский этноглаф Веллар, изучавший гуайяков, едва ли не самое дикое племя Южной Америки, однажды подобрал девочку-младенца, покинутую у костра гуайяками. панически бежавшими при приближении отряда этнографов. Девочка была отвезена во Францию, выросла в семье Веллара. получила отличное образование и, в конце концов, сама стала ученьтм-этноглафом, помощником, а затем и женой своего спасителя» [69. стр. 98].
Значение фактов такого рода (они далеко не единичны) трудно переоценить. Они убедительно показывают, что семантические структуры, описанные
, как проявление особых «психо- биологических» принципов организации мышления являются функцией прежде всего содержательной
стороны
мыслительного процесса. Они отражают недостаточное развитие экономических и культурных условий, недостаточность развития речи и исчезают при соответствующем изменении этих факторов.
И не следует особенно удивляться тому, что «партиципации» и т.п. произвели даже на такого выдающегося исследователя, каким, бесспорно, был
. впечатление способа обобщения, единственно возможного на определенной фазе развития умственной деятельности. Отнюдь нелегко было установить, что сближе
ния типа партиципаций могут возникать не как следствие биологически обусловленного «уровня развития», мышления а как выражение лишь определенной семантической традиции, как резуль тат особой, очень своеобразной, поддерживаемой всей исторически сложившейся идеологией данной
