Проблема «бессознательного»

name='2pt0'>только осознанно,

является «презентируемым» и вербализуемым психическим актом, переживаемым как «желание». Но если она

только

осознается, то в силу уже одной лишь дискретности подобных осознаваемых пере­живаний она не может выполнять функцию непрерывного регулирования физиологических «мер защиты» организма. Для того чтобы возникло такое непрерывное регулирова­ние, необходимо, очевидно, участие в нем также неосозна­ваемых форм высшей нервной деятельности. В этих и только в этих условиях готовность типа «желания» преоб­разуется в готовность типа «подлинной установки», спо­собную оказывать на динамику психологических явлений и физиологических процессов далеко идущие воздействия.

Такое представление последовательно вытекает из всего, что было сказано ранее. Формулируя его, приходит­ся, однако, сожалеть о почти полной еще теоретической не­разработанности проблемы превращения вербализуемых «желаний» в установки, обладающие мощными сано- и па­ тогенетическими потенциалами. Если генетической психо­логии удалось, прослеживая вопросы формирования пси­хологических функций, выработать ряд важных специаль­ных понятий, таких, например, как «интериоризация» этих функций (представление об организации психоло­гической функции на основе уподобления ее структуры структуре предметного действия) и т.п., то проблема сме­ны разных форм и степеней «готовности», вопрос о преоб­разовании более поверхностных из этих форм, носящих преимущественно вербальный характер, в более глубокие (т.е. также в каком-то смысле «интериоризированные»), затрагивающие основы личности и систему главных моти­вов поведения, еще очень далеки от аналогичной степени разработанности.

Интересно, что и в данном случае можно заметить свое­образное опережение искусством с его интуитивными ме­тодами познания действительности выводов точной науки. В художественной литературе отрицательный образ чело­века, готовность которого к поступкам определенного типа носит только вербальный, «резонерский», «словесный» (хотя, может быть, одновременно и достаточно искренний субъективно) характер и который противопоставлен поло­ жительному герою, чья готовность, напротив, действенна, потому что она накрепко спаяна с основами его личности, с системой устойчивых и сильных влечений, дан, как из­вестно, во многих ярких формах, ставших подчас класси­ческими. Искусство учло, следовательно, и отразило в меру своих возможностей эту интереснейшую

проблему иерархии степеней готовности к действию.

Научная же психология в этом специфическом для нее во­просе резко отстала. И мы только сейчас начинаем пони­мать, насколько подобное отставание затруднило рассмот­рение и очень важных клинических проблем, относящихся к этой области.

Для того чтобы закончить обсуждение вопроса о раз­ных уровнях готовности к действию и об их влияниях на развертывание патофизиологических процессов, нам оста­ется высказать лишь несколько резюмирующих сообра­жений.

Согласно обрисованной выше схеме, «желание» выздо­ровления приобретает значение клинически действенного фактора только после того, как оно, преобразуясь в «под­линную установку», актуализирует характерные для последней непрерывные формы регулирования физиологи­ ческих «мер защиты» организма. При всей неясности физио­логических механизмов и психологических закономерно­стей этого процесса очевидно, что происходить он должен в тесной связи с активной работой сознания, которая под­крепляет поверхностное, «вербальное» переживание си­стемой доминирующих мотивов, целей и коренных потреб­ностей личности. Это обстоятельство подчеркивает

веду­щую роль сознания в формировании саногенных установок

и позволяет заметить отчетливо выступающую здесь своеобразную диалектику отношений: терапевтическую недостаточность «желания», пока оно остается только «презентируемым», только вербализуемым,

только

осознаваемым переживанием, и одновременно ре­шающую роль нервных процессов, лежащих в основе соз­нания, в функциональной активации неосознаваемых форм высшей нервной деятельности, без опоры на которые превращение «вербализуемых» переживаний в «подлин­ные установки» является, по-видимому, невозможным.

Предлагаемая схема, однако, не только утверждает эту диалектику осознанного и «бессознательного». Она апелли­рует к формированию установок,

крепко спаянных с личностью,

подчеркивает значение связи поведения с системой фундаментальных, а не случайных и преходя­щих мотивов и приобретает благодаря этому определенный воспитывающий, этический оттенок.

И она является, конечно, подлинной антитезой психо­аналитического мифа о «Бессознательном», как о психи­ческой сущности, роль которой в клинике способна быть только отрицательной, поскольку ограничение этой сущно­

сти нормами общественной морали может лишь препятст­вовать, с точки зрения теории психоанализа, достижению того, что

Nietzsche называл «Великим здоровьем». Теория установки (и в этом ее основное значение для клиники) раскрывает идею «бессознательного» как фактора, кото­рый способен, напротив, столь же активно участвовать в сопротивлении болезни, как и в провокации последней, не­обычно расширяя тем самым представление о потенциаль­ных возможностях сознательно направляемой нервной деятельности человека.

Вряд ли мы ошибемся, если скажем в заключение, что стремление понять эти возможности было одной из сокро­венных потребностей человека на протяжении многих ве­ков его культурного развития. Ибо только глубокая вера в их скрытое богатство смогла породить прекрасный афоризм одного из основателей атеистического направления древ­ней индийской философии: «Спящий Бог? Да ведь это сам Человек».

Глава шестая. Итоги и перспективы разработки проблемы 'бессознательного'

Мы прибли­жаемся к концу изложения и можем подвести некоторые итоги. Прежде всего постараемся выделить основные занимавшие нас вопросы.

Мы проследили вначале сложную эволюцию представ­лений о «бессознательном», последовательные логические этапы развития этой идеи. Мы пытались показать, как это развитие, начавшись в рамках идеалистических кон­цепций, через длительное время привело к возникновению таких понятий, как неосознаваемые формы психики и не­осознаваемые формы высшей нервной деятельности, — представлений, тесно связанных с современным учением о принципах функциональной организации и механизмах работы головного мозга.

Уже на начальных этапах этой эволюции зародился спор между сторонниками «негативного» и «позитивного» решения вопроса о «бессознательном», т.е. между теми, кто отрицал саму возможность существования неосозна­ваемых форм психики, и защитниками более сложной противоположной трактовки, по которой подобные формы не только существуют, но и оказывают глубокое влияние на динамику других психических явлений, клиническую синдроматику и поведение в целом. Спор этот длился дол­го, то заостряясь, то ослабевая, и на протяжении по край­ней мере нескольких десятилетий оставался довольно бес­плодным, главным образом из-за того, что ни одна из споривших сторон не сможет использовать для укрепле­ния своей позиции сколько-нибудь точные понятия. Раз­витие «позитивной» концепции показало, однако, насколь­ко глубока зависимость истолкований проблемы «бессозна­тельного» от методологических положений, на которые подобные истолкования неизбежно опираются. Идеалистич

еские трактовки вынудили в ряде случаев западноевро­пейских и американских исследователей при рассмотрении вопроса о «бессознательном» вернуться по существу к тем же спекулятивным концепциям, с которых началось в свое время развитие всей этой проблемы.

Сопоставление этого подхода, характерного преиму­щественно для зарубежной научной мысли, с принципи­альным отношением к проблематике «бессознательного» дореволюционной