мужчин, толкаясь в небольших очередях, спешили утолить свежим вином мучившую их жажду. Тут же бегали измазанные мороженым, шоколадом и кремом дети, а женщины разрывались между мужьями, детьми и катерами, не зная, кому отдать предпочтение.
Всё это произвело на меня удручающее впечатление. Это так было непохоже на нашу добрую старую спокойную Ялту. Оставалось только глубоко вздохнуть и зашагать прочь.
Вот и речка Дерекойка, перейдя которую буду уже у своего дома. Но я чувствую, что ноги отказываются идти в этом направлении. Я застыл на месте в полной нерешительности, не понимая такого своего состояния. Какая-то сила не разрешала двинуться мне дальше, и я покорился: чуть потоптавшись, повернулся кругом и пошёл в обратном направлении.
Теперь я шёл по другой стороне улицы вдоль магазинов, учреждений, жилых домов. В первом же доме, справа от меня, раньше находился магазин так называемых культтоваров, в котором я очень любил бывать, обследуя чуть ли не каждый день витрины, полки, прилавки с товарами. Если бы у меня были деньги, я купил бы полмагазина - так мне нравилось всё, что здесь продавалось. Когда я учился уже в восьмом классе, здесь стал работать учеником продавца один из моих одноклассников - Кязим Маву. Не могу сказать точно, что заставило его бросить школу - то ли материальные затруднения семьи, то ли отсутствие дальнейшего интереса к школе. Но ему необходимо было закончить хотя бы восемь классов, затем он собирался поступить в вечернюю школу. Он попросил меня помочь ему подготовиться по математике, и мы с ним просиживали многие часы за решением задач по алгебре и геометрии. Интереса к этим наукам у него совсем не было, поэтому успехи наши были весьма скромными. К занятиям я относился серьёзно, готовился к ним и, кажется, именно в это время впервые почувствовал тягу к преподаванию. Что касается Кязима, то наши пути вскоре разошлись навсегда. О нём я узнал спустя очень много лет - только в 1980-м году во время большой поездки по Узбекистану. В депортации, пройдя через многие муки и страдания, он обосновался в Самарканде, женился на девушке из нашего же класса, они построили дом, завели детей, вырастили их. Жизнь его завершилась трагически: в день свадьбы своей дочери он со своим будущим зятем разбился на мотоцикле. Двойное горе вместо большой радости.
Погружённый в воспоминания, я не заметил, как прошёл несколько десятков метров и очутился у углового красивого двухэтажного дома с высоким первым этажом. Эти ложные лепные колонны по сторонам дверей и очень широких окон я хорошо помнил. Здесь был магазин, торговавший то тканями, то галантерейными товарами, то обувью. Одно время в этом магазине работал и мой отец, специалист по тканям. Как раз в тот год завершилось строительство Днепрогэса, и это знаменательное событие рекламировалось в одной из витрин магазина. Потоки голубого шёлка, ниспадающие красивыми волнами, завершались белоснежными хлопьями ваты, изображавшими водяную пену. Над всем этим стоял отличный макет самой гидроэлектростанции. То ли отец участвовал в оформлении этой витрины, то ли это была его идея (точно я не знаю), но хорошо запомнил, что он очень гордился ею. Всякий раз, проходя мимо магазина, я на несколько секунд останавливался перед витриной и даже при удобном случае приводил своих друзей, чтобы и они могли полюбоваться ею и увидеть в миниатюре великую стройку социализма. Долго не решались разобрать эту витрину. Причина, видимо, была не только в хорошем её оформлении, но и в определённой опасности такого действия, граничащего с политическими мотивами. В конце концов она вся выцвела, потускнела, перестала притягивать к себе взоры проходящих мимо людей, пока наконец не решились её заменить. Отец очень переживал этот момент и сказал, что другой такой красивой витрины создать не удастся.
Другим ярким воспоминанием, связанным с этим магазином, была покупка обуви. Мне было уже лет шестнадцать или семнадцать, когда я выпросил у отца деньги на покупку очень модных в те годы туфель светло-серого и бежевого оттенков с тупыми носками. Но купить их было не так-то легко. Магазин этот был уже чисто обувным, и отец давно перестал там работать. Вся хитрость заключалась в том, чтобы узнать, будут ли завтра эти самые туфли в продаже, и если будут, то занять с вечера очередь, как можно раньше. Впрочем, данный алгоритм поведения людей не был, как всем известно, чисто ялтинским изобретением, а сопровождал нас повсеместно во все годы нашего социалистического бытия. Мой лучший друг Кемал тоже достал деньги у своей матери, и мы уже две ночи бесполезно отстояли в очереди - туфель к открытию магазина не оказалось. Третья ночь обещала удачу. Народу собралось очень много. Мы с Кемалом стояли в пяти-шести метрах от дверей магазина, прижатые к перилам, ограждавшим стёкла витрин. Люди стояли впритирку друг к другу и, если кто-нибудь на короткое время покидал очередь по малой нужде, стать на своё прежнее место удавалось с большим трудом, так как освободившееся место тут же исчезало под мощным напором стоящих сзади. С рассветом очередь стала плотной до невозможности, потому что пристроился второй, а кое-где и третий ряд, и нас прижало к перилам с такой силой, что трещали рёбра и дышать было совсем нечем. Время от времени откуда-то приносили 'самые достоверные сведения' о том, что товар сегодня обязательно будет. Но сквозь занавешенные окна нельзя было разглядеть обстановку внутри магазина, и нам оставалось только терпеливо ждать его открытия. Когда в положенное время двери магазина открылись, людская масса бешеным потоком хлынула в магазин. Задача каждого состояла в том, чтобы занять место у прилавка поближе к месту продавца. Нам удалось закрепиться где-то у самого конца основного прилавка, в самом углу между прилавком и перпендикулярной к нему стенкой. Впереди нас было человек сорок или пятьдесят, которые оказались сильнее и шустрее нас, хотя в ночной очереди многих из них не было вовсе.
Через какое-то время объявили, что на продажу поступило 75 пар обуви, что давало нам неплохой шанс на успех, и мы обрадовались. Затем на душе стало тревожно: до нашей очереди могли закончиться нужные размеры. Обсудив этот вопрос, мы решили, что купим любой размер, лишь бы хватило...
Все эти юношеские переживания до мельчайших подробностей вспоминал я, стоя у здания магазина. Казалось, то было в другом мире. 'Ну, брат, - сказал я сам себе, - если ты будешь у каждого дома стоять по полчаса, то за день не дойдёшь до конца Набережной'. Но как порой бывает трудно оторваться от воспоминаний, оборвать эту ниточку, связывающую нас с прошлым!
Только спустя некоторое время я обрёл свободу, как тут же попал в другой плен. Между зданием магазина и следующим зданием было некоторое пространство в виде небольшого скверика с несколькими лотками и скамейками, расположенными в тени больших старых чинар, растущих вдоль тротуара. Как только вступил в этот скверик, тут же справа от себя заметил стоящие на деревянной подставке медицинские весы белого цвета, рядом, на такой же белой тумбочке, - прибор для измерения объёма лёгких - спирометр, стойку с откидным сиденьем для измерения роста сидя и стоя и прикреплённый длинной тонкой цепочкой к весам ручной силомер. От удивления я чуть не ахнул - так была знакома эта картина со школьных лет. Ещё большее изумление вызвал у меня хозяин всего этого медицинского комплекса: мне показалось, что это был тот же человек, который стоял при сём хозяйстве и до войны. На какое-то время я буквально застыл на месте, пытаясь удостовериться в реальности происходящего. Подумалось, не галлюцинация ли у меня. Наконец, я сообразил, что неприлично вот так стоять, уставившись на человека, и стал как бы прогуливаться поблизости, соединяя невидимыми нитями настоящее и прошлое. Чем больше я углублялся в прошлое, тем больше вспоминались всякие мелкие детали, связанные с этим местом вообще и с этими приборами в частности.
В те годы мне ежедневно приходилось проходить мимо скверика по дороге в школу и обратно, иногда по нескольку раз в день. Вот, мы с Володей Павловским после уроков возвращаемся домой. Володя - самый высокий по росту ученик нашей школы по прозвищу Мачта. У него соломенного цвета длинные прямые волосы, зачёсанные назад и слегка спадающие сбоку на лоб. Глаза голубые-голубые и какие-то мечтательно-обречённые. Носит почти всегда сатиновую чёрного цвета короткую курточку до пояса, ходит заметно сутулясь, будто стесняется своего роста. Носки его огромных ступней 46-го размера слегка развёрнуты внутрь. Володя прекрасно читает стихи, декламирует, любит петь, пользуясь своим скрипучим, но очень мощным ломаным басом. Однажды на уроке литературы ему пришлось читать отрывок из Маяковского, которого он очень любил. Помню, когда дошёл до слов: 'К любым чертям с матерями катись любая бумажка', мне показалось, что от его громоподобного голоса закачалась лампочка, висевшая прямо над столом нашей учительницы Елены Фёдоровны Дереза. А может быть, и не показалось. В его вокальном цикле особенно выделялась известная песенка из популярного кинофильма 'Юность Максима': 'Где эта улица, где этот дом? Где эта барышня, что я влюблён?' и жалостливые полублатные песенки о загубленной жизни. Отца у Володи не было, жил он с матерью в довольно стеснённых материальных условиях. Нещадно курил, всякими способами доставая курево, хотя курение в школьной среде было в наше время явлением не
