12
– Ты где пропадала? – с порога накинулась на Иру мать. – Я уж не знаю, что и думать… Володя сказал, что за город поехала по какому-то срочному делу…
– Ну да, – моментально сориентировалась Наумлинская, мысленно благодаря Надыкто за его беспримерное благородство. – Мне Машка позвонила… Ну, помнишь, я с ней еще в летнем лагере отдыхала? Да я рассказывала тебе… Она в Чехове живет. Короче, такая история, – самозабвенно сочиняла Наумлинская. – У нас с Машкой дни рождения почти в один день… И мы еще летом договорились, что будем вместе справлять. Ну а я-то в этот раз не отмечала… В общем, Машка позвонила мне сегодня днем, такая вся обиженная… Ну я объяснила, что вообще в этом году гостей не собирала, а она как привязалась: «Немедленно приезжай, и все». Оказывается, все ее гости позвонили и сказали, что не смогут прийти, кинули ее, короче, представляешь? И мало того что я ее не пригласила, так еще и к ней ехать отказываюсь. В общем, мам, я не могла не поехать, иначе Машка бы на меня до конца жизни дулась!
– А почему не позвонила? – Евгения Павловна с недоверием покосилась на дочь.
– Да не подумала как-то… – пожала плечами та. – Я же записку оставила…
– Что-то тут не так, – вздохнув, сказала мама.
– Ну не знаю… – с деланной обидой хмыкнула Наумлинская. – А где же я, по-твоему, была?
– Не знаю… А почему Володя с тобой не поехал? – спросила мама.
– Я предлагала. Он не захотел, – ответила Ирина.
– Ой, ладно, – устало махнула рукой Евгения Павловна. – Ты голодная?
– Ужасно! – И это было первое правдивое слово.
– Там суп в холодильнике и рыба жареная в белой кастрюльке. Сама разогреешь. Только тише, отцу завтра рано вставать…
И хотя в том, что Наумлинская ездила не к подруге на день рождения, а на концерт, ничего криминального не было, признаваться в этом ей совсем не хотелось. Ведь тогда бы пришлось рассказывать все, потому что мама прекрасно знала, что Ирина до последнего времени к современным течениям в музыке относилась более чем спокойно. Мама бы очень удивилась и даже встревожилась: уж не превратилась ли ее дочь в оголтелую фанатку? Да еще столь внезапно… Пришлось бы объяснять, что Рэм Калашников – это совсем не то, что она думает, что это особый случай… Ведь, по убеждению девушки, ее кумир был прежде всего гениальным поэтом, а уже потом музыкантом.
Ночью Наумлинской приснился удивительный сон. Будто они с Рэмом вдвоем оказались на «Птичке», в рядах, где торгуют аквариумными рыбками. В руках у Рэма была огромная, литров на пять, банка, заполненная до самого горлышка прозрачной, чуть голубоватой водой. Банка эта имела довольно странную форму, не округлую, а шестигранную, и, преломляясь в каждой грани, вода блестела и переливалась всеми цветами радуги. Рэм казался веселым, все время смеялся и с такой невыразимой нежностью заглядывал Наумлинской в глаза, что она – это ощущение преследовало потом девушку на протяжении всего дня – чувствовала себя настолько счастливой, что всерьез опасалась, что сердце не выдержит и разорвется от переполняющих его эмоций. Выбор рыбок негласно был поручен Ирине. Во всяком случае, покупали они именно тех рыб, которых выбирала она. Весь процесс был наполнен неким тайным смыслом, суть которого была понятна только им двоим. И то, что именно по ее указке приобретается та или иная рыбка, во сне казалось девушке чем-то особенным, настолько значимым, что все существо ее было преисполнено великой гордости. Вот она, смеясь, тычет пальчиком в плоских округлых полосатых рыбок.
– Это полосатый барбус, – объявляет Рэм с таким видом, будто открыл ей только что страшную тайну.
Продавец вылавливает из своего аквариума пару самых крупных рыбок, осторожно зажав пальцами сачок, пересаживает их в банку Рэма, и они идут дальше.
И вдруг Наумлинская замирает, остановившись возле лысого, с красным лицом мужика. В аквариуме у того плавает всего лишь одна, довольно крупная рыбка.
– Посмотри! – берет она за руку своего спутника. – Ты когда-нибудь видел такую?
А рыбка и впрямь казалась невиданной: ярко-синяя, с прозрачными, похожими на газовые шарфики плавниками и… с человеческим лицом.
– Сельдь атлантическая, – хитро прищурившись, объявляет краснолицый продавец. – Вот этими вот руками отловил!
«Какая же это сельдь?! – изумляется про себя Наумлинская. – Селедка совсем не так выглядит… И потом лицо… У нее же совсем человеческое личико – носик, губки, глазки… Даже бровки есть…»
– Давай купим, – обращается она к Рэму, хочет дотронуться до его руки и вдруг видит, что тот куда-то делся. Шестигранная банка с барбусами стоит на прилавке возле аквариума с «сельдью», а Рэм как сквозь землю провалился. Наумлинская в испуге начинает озираться по сторонам: наверное, Рэм, заинтересовавшись какой-нибудь красивой рыбкой, отошел к другому прилавку. Народу на рынке много. Ира пытается различить в толпе синюю куртку Рэма, его вязаную серую шапочку… Но все усилия девушки оказываются напрасными. Внезапно ее охватывает паника. – Рэм! Рэм! Рэм! – кричит она, задыхаясь от волнения.
Между тем краем глаза она видит, что мужик с красным лицом отловил необыкновенную рыбку и уже пересадил ее в их с Рэмом банку.
– Две тысячи, – говорит продавец.
Наумлинская сует ему, не считая, несколько смятых купюр, снова озирается, чувствует, что сердце прямо-таки выскакивает из груди. Она опять кричит:
– Рэм! Рэм! Рэм!
И вдруг слышит его голос. Только не такой, как обычно, а искаженный. Такими голосами обычно говорят волшебники в старых мультфильмах.
– Я здесь, – доносится до нее гулко, как из трубы. – Я тут, посмотри!
Наумлинская хватает в руки банку, подносит ее к глазам, всматривается в лицо ярко-синей рыбки и, к своему то ли ужасу, то ли невыразимому отчаянию, видит, что лицо у этой рыбки – Рэма. Рыбка-Рэм шевелит маленькими губками и говорит:
– Только ты меня никому отдавай… Неси меня скорее домой!
Прижимая к груди драгоценную банку, Наумлинская несется домой. Вот она уже открывает ключом дверь, предусмотрительно поставив банку с рыбками на мягкий коврик. И тут дверь ее квартиры резко распахивается, и банка с грохотом падает и разбивается. Рыбки, оказавшись на цементном полу, отчаянно бьются, вода разливается по ступенькам, а из ее квартиры выскакивает Кити. Это она резким, неосторожным движением разбила драгоценную банку.
– Кити? – пораженно произносит Наумлинская.
Но та, как одержимая, хватает с пола рыбку-Рэма и, даже не глянув в сторону Иры, зажав в ладонях драгоценную ношу, бежит вниз. Растерянным взглядом Наумлинская смотрит на извивающиеся полосатые тельца барбусов, понимает, что хотя бы их надо спасти, но вместо этого, оставив дверь нараспашку, несется вниз, за Кити. Но той уже и след простыл… Сердце сжимается от ощущения непоправимой утраты, из глаз хлынули слезы…
– Рэм… Рэм…Рэм… – шепчет девушка и просыпается…
Этот сон приснился Наумлинской уже под утро, потому что, проснувшись и взглянув в окно, она увидела, что на улице уже рассвело. Стрелки часов показывали половину седьмого. Ирина медленно провела по лицу тыльной стороной ладони. Щеки ее были мокрые от слез. Ощущение утраты не проходило, казалось, оно лишь обострилось.
«Как же я не уберегла его? – мысленно сокрушалась девушка, с неизбывной тоской осознавая, что поправить уже ничего нельзя. – Ведь рыбка, в которую превратился Рэм, предупреждала меня, чтобы я никому ее не отдавала…»
Неожиданно к девушке явилась уверенность, что все еще можно изменить, повернуть события вспять. Только для этого нужно снова заснуть, увидеть тот же самый сон и, зная наперед весь ход событий, не допустить того, что случилось. То есть ошибка Наумлинской состояла в том, что она поставила банку на коврик. Если бы она не выпускала ее из рук, ничего бы не произошло. Но, конечно, о том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи. И тогда девушка попыталась убедить себя в том, что сон – это всего лишь особое состояние клеток головного мозга. Это определение Наумлинская вычитала в каком-то журнале.
«Просто, – говорила она себе, – в моем сознании все смешалось: композиция про рыб, знакомство с Кити, вчерашний неудачный концерт… Но этот сон я обязательно расскажу Рэму! Обязательно».
Эта идея казалось Наумлинской настолько естественной и безусловной, что она даже не задалась вопросом, как же она расскажет Рэму свой сон, если они незнакомы.
13
Уже у самых дверей школы Наумлинская подумала о Надыкто. До этого все ее мысли были поглощены собственным сном.
«Интересно, он пересядет на другую парту после вчерашнего?»
Мысль эта была скорее отстраненной. Подумав так, девушка не ощутила ни сожаления, ни каких-то иных чувств, представив, что с этого дня она, возможно, будет сидеть за партой одна.
Но, войдя в класс, Ирина бросила всем дежурный «привет» и обнаружила, что Володя никуда не делся. Как и прежде, он сидел за предпоследней партой, у окна. Девушка спокойно проследовала на свое место, выложила из сумки учебник, ручку и тетрадь, села на стул.
– Ну как концерт? – первым заговорил Надыкто.
– Звук был паршивый, – ответила она с видом бывалой тусовщицы. – А так ничего… Правда, и сидели мы далековато… Володь, – прервала себя на полуслове Наумлинская, – спасибо тебе… Ну, что матери моей ничего про концерт не сказал.
– Да ну, ерунда, – покраснел тот. – Просто я подумал, что так тебе будет лучше, хотя я терпеть не могу вранье.
– Зря ты со мной не поехал, – как бы вскользь заметила Ирина. – Я бы тебя с девчонками познакомила… Они все такие прикольные…
– А Рэм? – спросил Надыкто, пропустив слова Наумлинской мимо ушей. – Ты виделась с ним? Ну, в смысле лично?
Чувствовалось, с каким трудом дается ему каждое слово.
– Нет, конечно, – дернула плечом Наумлинская. – С чего ты взял?
Казалось, услышав это, Надыкто успокоился. Во всяком случае, больше на эту тему он никаких вопросов не задавал.
– А что ты будешь делать на каникулах? – спросил Володя потеплевшим, как показалось Наумлинской, голосом.
– Пока не знаю, – соврала она и добавила для убедительности: – То же, что и всегда.
И эта фраза должна была означать, что никаких особых планов у Наумлинской относительно каникул пока что нет.
А на перемене к Наумлинской подошла Люся Черепахина:
