“Вернись и возьми”

ближайший год или два. После всего случившегося эта новость никого не удивила. Удивляло то, что идея новой «расовой квоты» исходила, как вскоре выяснилось, от самой Апалоо.

 

Двадцатишестилетняя девочка. Именно девочка: с виду ей лет шесть-семь, весит 18 кг. Менингит, который она пережила в трехмесячном возрасте, лишил ее зрения, слуха, моторных функций.Мать сидит с ней, единственным ребенком, берет ее на руки, когда девочка начинает плакать. Этот плач – полувсхлипыванье, полумяуканье умственно отсталого ребенка – повторяется каждую ночь, усиливаясь во время менструации.

 

Соседка по палате – женщина лет пятидесяти, весом в 250 кг. Живет одна, по квартире передвигается в инвалидном кресле, в нем же и спит (не может спать лежа). Половину времени проводит в больницах, и эти промежутки, видимо, самые счастливые: в больнице есть соседи по палате, медсестры, профессионально приветливые врачи. «Доброе утро, как самочувствие?» «Получше». Больше сказать нечего – ни мне, ни ей. Я хочу поскорее уйти, но чувство вины примешивается к физическому отвращению, и я задерживаюсь, стараясь как можно реже вдыхать через нос. «Я думаю, до праздников мы вас не выпишем. Рождество проведете у нас». Я говорю это деловитым тоном, чтобы не обидеть ее своей снисходительной благонамеренностью, слишком очевидным желанием «сделать приятно» (в первую очередь, себе). Хотя кому они нужны, эти тонкости? И так всё понятно.

 

С психологической точки зрения, в реанимации работать легче: там главное откачать. Откачать удается куда чаще, чем вылечить – это к вопросу о «спасении» и «исцелении».Работая в Сент- Винсенте, ты практически не видишь выздоравливающих; видишь либо умирающих, либо хронически больных.Последних у нас называют «frequentflyers»[23]. Всякий раз я пытаюсь, но не могу представить себе их существование за пределами госпиталя. Слово «трагедия» здесь не подходит – трагедия подразумевает взгляд со стороны, а значит некий выход. Безысходность хуже всего. Утренние обходы с аускультацией для проформы давят на психику еще больше, чем СЛР и ночные вызовы.

После дежурства я, как обычно, зашел в «эдуому», держа наготове радостное «этэ сэйн», но уже в дверях понял, что сегодня никакого этэсэйна не будет: Энтони с носорожьим видом промчался мимо меня, оставив Нану обескураженно сидеть за столиком.

– Какая муха его укусила?

– Энтони сделал мне предложение, – с расстановкой сказала Нана.

– О-го... Судя по его виду и по отсутствию кольца, ты ему отказала.

– Какое кольцо? О чем ты говоришь? У нас это не принято. Но вывод правильный.

– А я и не знал, что у вас с ним... отношения.

– Отношения исключительно дружеские. Просто одиноко ему, вот и все. Энтони нужен человек, который будет его слушать и вытаскивать из депрессий.

– Его можно понять.

– Конечно, можно. Мне нужно то же самое. Следовательно, мы друг другу не пара. Примерно это я ему и сказала.

– И что он?

– Попросил, чтобы я старалась не попадаться ему на глаза.

– Может, отойдет?

– Не думаю. Нигерийским мужчинам отходчивость не свойственна. Оно и к лучшему. Мне здесь в любом случае пора закругляться. Особенно после истории с артеренолом.

– Что за история с артеренолом?

– А я разве тебе не рассказывала? Это еще на прошлой неделе случилось. Я отлучилась на пять минут в медсестерскую, а когда вернулась, увидела, что у моего пациента вместо ванкомицина висит капельница с артеренолом.

– То есть кто-то ошибся?

– Ошибиться в данном случае могла только я. Но я этого не делала.

– Ты шутишь.

– Зачем мне шутить? Если бы я не заметила, был бы «Код 99».

– Кто же мог такое сделать?

– Уж не знаю, кто. Доказательств у меня нет.

– А подозрения?

– Недоброжелатели всегда найдутся, а уж среди медсестер особенно.

– Ты Энтони все это рассказывала?

– Боже упаси. Он бы, чего доброго, взялся, как он это любит, вывести злодеев на чистую воду. И сделал бы только хуже. Не надо мне никаких разбирательств. Надо просто собрать вещи и тихо уйти. Попрошу в агенстве, чтобы меня досрочно перевели. Кажется, это можно. Будешь навещать меня в Аризоне, или куда там меня теперь пошлют.

– Ты что, правда решила уехать?

– «...И пришло разрушение». Нам, африканцам, не привыкать. Я, кстати, так и не спросила: почему тебя так тянет в Африку?

– В Африку?...

– В Африку, в Африку. Туда, где негры живут. Ты в порядке?

– Не знаю, по привычке, наверно.

– Что по привычке?

– В Африку тянет по привычке. У меня это идея-фикс еще с первого курса мединститута.

– А тогда почему тянуло?

– Жажда экзотики, юношеский максимализм.

– Ну-ну.

– Не знаю я, Нана, почему меня постоянно куда-то тянет. То есть знаю, наверное. Я ведь эмигрантское отродье, в Америке русский, в России американец. Человеку, который не здесь и не там, надо ехать в Африку. Преодолеть закон исключенного третьего.

– Понимаю: санкофа.

– Что?

– Сан-ко-фа. Как бы ты это перевел?

– Вернуться, чтобы взять... Вернуться, чтобы что-то взять.

– Правильно. Санкофа – это из адинкра, из наших символов. Я вот тоже всю жизнь живу, как будто это все – так, на время, а в один прекрасный день я все брошу и благополучно вернусь домой. Хотя, где этот дом, я понятия не имею. Надо, мне кажется, сменить установку. Пожить без костылей. Тогда никакая Африка не понадобится... Но в Гану ты все равно поезжай, тебе там понравится. Вон ты уже как на чви болтать начал – зря, что ли, старался?

Через неделю она уехала. За день до ее отъезда я договорился с Маоли, и мы устроили отвальную. Супруги Онипа, как всегда, приготовили пир на весь мир, но праздник получился на тройку – много случайного народу, какое-то машинальное и бессмысленное оживление, всё не так. Дружба с Энтони угасла сама собой. В больнице мы пересекались редко. Периодически созванивались, вкратце сожалели, что давно не виделись, давно пора наверстать, но на этой неделе никак, может быть, на следующей, в общем, держим связь... Нана присылала из Аризоны письма, которые подписывала «Nochka», пытаясь воспроизвести запомненное со слуха руссифицированное обращение. Не «Ночка», а «Наночкa»! «Nochka» means «Little night». Little night? That’sevenbetter.

Третий день подряд снится одно и то же. Заоконный шум превращается в знакомую мантру дежурного пейджера: «Код 99! Код 99! Палата номер...» «Код 99» – это позывные SOS, вызывающие смесь тошноты и адреналина на уровне павловского рефлекса. Я бегу по лестнице, по коридору. Странная аберрация: сон, не переиначивающий, а с точностью воспроизводящий реальные события. Как будто есть один-единственный сценарий, и отступления от него невозможны даже во сне.