- Ой! Они меня съедят! Я умру? Глаза испуганные.
- Жить хочешь? Очень хорошо! Значит, не умрешь!
Если у раненого черви, это не страшно! А вот если черви были, а потом пропали, а рана отекшая и велика, это страшно. Я пока с радостью гляжу на этих отвратительных белых червей, спутников умирающей ткани, которую они обтачивают и раздражают новорастущую ткань. Днем, перед перевязкой, рассказала доктору Ворониной Этерии Георгиевне о червях. Наложили повязку с мазью Вишневского и перевязали. А утром бежит санитар:
- Скорее, товарищ лейтенант, Коле плохо! Коля возбужден, температурит.
- Сестра! Червей нет!
- Успокойся, Коля! Спи! Пей лекарство и слушай. Повязку наложили по назначению доктора с другим лекарством, чтобы тебя не беспокоили черви. Завтра, если хочешь, положу с риванолью, и опять они появятся. Успокоился и снова уснул. Рубашка, подушки, простыни опять пропитаны гноем.
Обошла все палаты. Раненые почти все спят, некоторые стонут или бормочут во сне. В небе тихо. Дежурная сестра - молоденькая, невысокая, темноволосая с карими глазами - Шура Евдокимова, вскинув длинные пушистые ресницы, вытянулась в рапорте. Какая она хорошенькая!
- Все спокойно! Раненые спят. Тяжелых 6 человек.
- Белье сменить у Коли надо, все залило.
- Есть переменить.
А вечером мы с Ирой Скопецкой меняли. Ира - кудрявая стройная блондинка, что-то в ней такое привлекательное. Вся она чистая, наглаженная. Пришла к нам из партизан.
Прошло еще три дня, Коля поправлялся медленно, но верно.
Лучше пульс, ниже температура по утрам. Капитан Лерман разрешила вывести Колю. С обеих сторон его взяли санитары, попробовали вывести в сад, но скованное тело в сидячем положении еле вытащили. Такого, полусидящего, устроили под яблоней. Он тут же начал дремать. Палатку проветрили, белье переменили, а доктор назначила физкультуру. Когда Колю снова положили в кровать, он быстро заснул, а проснулся бодрее и разговорчивее. Рассказал мне, как был ранен.
Постепенно Коля выздоравливал, меньше требовалось внимания. Кушал сам, сам начал выходить в сад. Теперь больше надо было заботиться о других, более тяжелых раненых. В соседней палатке лежали ампутированные, осложненные газовой гангреной Атамкулов, Смирнов, Беседин, Артамонов, Данилов, Мукамов (он дружил с раненым Ахмедовым, они из одной роты). Не раз при обколе раны сывороткой, палатка вдруг подпрыгивала от недалеко разорвавшейся бомбы. Ни врач Винокурова, ни лейтенант Фира Чигиринская, а с ними санитары, не бросали своего поста во время воздушных тревог.
Меня поселили у почтальона Ксении Трофимовны Рыбкиной. Женщина она уважительная. У нее живут монашка Оля, в другой комнате дьякон, а я в проходной на лавке.
Утро 31 июля 1943 года яркое, радостное. Вызвала капитан Лерман и приказала отвести в город Льгов на рентген политрука нашего госпиталя Австриевскую и раненого Шестакова. Ранение у него в лопатку. Рана заросла, доктора дали заключение, что нагноения нет, об этом говорят температура и пульс. А Шестаков капризничает, раздражителен, жалуется, требует к себе особого внимания.
- Я ранен пулей, она тут, в груди, мешает мне жить.
Я отвечаю, что не могу ставить под сомнение заключение врачей. Приказано, выполняю. Была бы температура, я никого слушать бы не стала, положила бы в кровать и дала таблеток кучу.
- Что же ты думаешь, я симулянт?
- Шестаков! Радуйтесь! Врач назначила на рентген, пойдемте во Льгов!
- Пешком?
- Да! Машин нет, утро хорошее.
Идем, молчим. Дорога по полям бежит, по мостику через речушку перепрыгивает, около леса ведет. Трава зеленая поблескивает, цветов много - на ветру качаются. Шагаем бодро, прошли километров пять. У Шестакова настроение улучшилось, шутит. Пришли. Первая, Австриевская - здорова. Поставили Шестакова. Ничего нет, говорит рентгенолог, ни осколка, ни пули. Включил свет, осмотрел место ранения, выходного отверстия нет. «Вас не штыком случайно пощекотали?» «Пуля! Пуля!» Поставил опять, включил аппарат - нет! «Ничего нет, мил человек!» «Как?!» - возмутился Шестаков и без разрешения рванулся с установки. «Стойте! Стойте! Что это? - доктор вцепился в раненого. - Повернитесь боком, нагнитесь вперед. Вот она, любезная, вот!» «Где, доктор?» «В сердце!» Я подошла, смотрю и глазам не верю. В боковом согнутом положении пуля ясно видна - торчит в сердечной сумке. В других положениях пули не видно, она движется в работающем сердце взад и вперед, и взгляд не успевает ее поймать. Шестаков совсем скис. Рентгенолог написал заключение.
