яблок. В это время первая группа подошла к околице. Сдаю раненых в сортировочное отделение. Вышел майор Иванов: «Здравия желаю!» Он взял яблоко. «Много там у вас раненых?! «Можете радоваться, без работы не останетесь, около двух тысяч было!» Подошли врачи, разобрали все яблоки. Пока сдала всех, время пробежало. Ну, вот и все. Пора торопиться. Начало смеркаться, когда я дошла. Надо было посмотреть в кюветах, не отстал бы кто. Доложила о выполнении задания. Усталая, голодная свалилась на лавку у домика и заснула. Проснулась - сереет утро. Скорее к раненым.
А 18 августа, поздним вечером, получаю приказ выехать на автомашине в Лозливое. Старший лейтенант Максимова, санитар из легкораненых Романов Вася и я. Шофер фары не зажигает, то и дело машину подбрасывает на неровной дороге. Машина остановилась у начала разрушенного села. Ночь темная, холодные облака мчатся с севера. На горизонте заметна колокольня. Мы слезли. Объясняю, что надо собрать все листовки фашистов - пропуска. Холодный ветер сразу обрушился на нас. Порывами носится по улице. Жителей нет в деревне. Да и сама деревенька в это время выглядит бедной и покинутой. Мы под порывами ветра гоняемся за листовками, стараясь далеко не отходить друг от друга. Вот кажется все. Собрали! Нет! Ветер опять несет мелькающие белые листки. И мы опять, в который раз, бегаем за ними. Несколько раз обойдя с начала до конца деревни, все проверили. Чет! Больше нет ни одной. Усталые, еле передвигая ноги, навстречу несущемуся ветру, дошли до машины. Быстро приехали на место. Пачки листовок сдали в особый отдел. Мне так хочется оставить одну: останься жива, показала бы маме, братьям, знакомым. Вот как фашист уговаривает коммунистов: и корову, и паспорт на проживание, и деньги... Только продайте Родину.
А раненые все идут и идут. Теплые дни сменяются ветреными, холодными, особенно ночью.
24 августа 1943 года начальник штаба старший лейтенант Березинский И. приказал собраться и выехать на автомашине. Приехали в политотдел армии. Александр Прокофьевич, фотограф штаба, сфотографировал и отпечатал фотокарточку. Начало рассветать. Тучи разошлись, небо заголубело, изредка быстро проплывает облако. Приказали незаметно пройти за деревню, в лес. За лесом на поляне столы. А вокруг маскируются все виды войск. Ждем общего построения перед большим наступлением. Солнце взошло. Какой радостный день! Из леса приказ выйти на опушку. Все выходят и становятся стеной. Генерал объявил наступление. Комиссар зачитывает списки принятых в члены партии. Торжественно вручают новенькие партбилеты. Часто слышится: «Вчера погиб... Не вернулся из разведки... Выбыл... В госпитале...» Вот и моя фамилия. Подхожу к генералу. Вся сияю. Генерал доброжелательно пожал руку, спросил: «Чем бы отметить этот день, перед наступлением, чем наградить?» Все замерло. Что же я скажу? «Товарищ генерал! Подарите мне на память комсомольский, мой старенький билет! Это память и юность моя! А награда? Достойна буду - наградят!» Засмеялся генерал, а за ним и офицеры. Солдаты захлопали в ладоши, передавая мой ответ.
Трясемся на машине в госпиталь. «Чего медаль не попросила?» «А за что?» «Ты же видала, он медаль достал? Дура!»
А раненых опять полно. Прежние все эвакуированы. 4 сентября, наступление. Возобновился поток раненых, Как их много и какие страдания еще от холода! Работы много. Прошло около двух тысяч.
Проснулась от холода. Сегодня 11 сентября. Светло. Пора в перевязочную. Там работают без сна. Перевязываем быстро, накопили на эвакуации большую группу раненых. Вызывает меня начальник госпиталя, бегу. «Потрудись, Петр I , раздобудь машины!» Это не приказ. Это больше чем приказ. Части ушли, фронт теперь в стороне. «Будет сделано!» Взяла красную тряпочку от старого плаката, привязала к палке и пошла к дальней дороге, где подобрали раненых машины. Устала стоять у этой дороги. Села. Неужели не будет машин? А они так нужны. Уж полдня прошло, машин нету. Заплакала: Ленин, дорогой, пошли машины по этой дороге. Надо раненых отправить, спаси их жизнь! Стою в пыли на коленях, плачу. Только холодные облака плывут над головой. Слышу, вроде тарахтит. Вроде нет? Тарахтит, тарахтит! Вскочила, отряхнула пыль. От радости сама себе не верю. Приняла важный вид: красный флажок в руке, ремень винтовки придерживаю на виду. Вот и колонна. На первой машине лейтенант. Флажком остановила машину. Взяла проверить документы. Положила в карман себе. Поехали! Стою на подножке. Там мины, показываю. Лейтенант клянет свет, без ругани не обошлось. Все выслушала молча. Колонну развернули к домикам, и пока лейтенант разговаривал с майором, персонал не зевал - битком загрузили ранеными даже кабины. Вон Толя Золин. Поправляется, рана зарастает. Раненый в руку Александр Пунгар не хочет в тыл, не желает от части отстать. У него там свои счеты. Но доктор, посмотрев, требует срочной эвакуации. Сажаю его быстро в кабину. Могут налететь мессера, они сегодня еще не беспокоили нас. Колонна тронулась и исчезла в пыли. Не успели мы съесть приготовленную нашим поваром Избицким Костей картошку и кашу, как подъехали еще машины. Мое слово «мины» сработало: шофера на это мастера, по колее увидали, куда их машины поехали. Опять погрузка и отправка. К ночи осталось несколько десятков тяжелых раненых. Их трогать пока нельзя.
12 сентября вызывает меня старший лейтенант Максимова. Идем с доктором Винокуровой Цилей Исааковной. Встречает нас Рычкова Гура. Санитар Степанов заварил чай. Только сели за стол, заходят Жирновой и Норкин. Ася всех угощает чаем с печеньем. Вспоминаем дом, родных. Полчаса прошло. И тут заглянула политрук. У всех сразу нашлись дела и все врассыпную. Не любят ее у нас.
Ночью привезли раненых. Белье, матрацы заложили в дезкамеру. И вдруг тревога. Все сгорело. Говорят, запал остался в кармане. Конечно, всем попало: недосмотр или...?
А вот и поручение: подготовить штабника Бахтина для вступления в партию (по книге И.В.Сталина).
Прибыл госпиталь, принял тяжелораненых, а мы погрузились и 14 сентября выехали в город Шостка. Большой богатый город. Фашисты отступили, перепугав всех расправой. Ночь провели в госпитале, который остался без персонала. Позже санперсонал стал приходить на свои рабочие места. Утром поехали в Гамаллиевку. Госпиталь развернулся в монастыре. Начальник 1-го отделения капитан Лерман. Раненых много. Поселили у монашек в келье. Живут тесно, постно, тихо. Прошмыгнут, как тень в полутьме, в черном. Нам не помогают, смотрят настороженно. Стараемся быстро эвакуировать раненых. Мои раненые занимают церковь. Они лежат в первой большой зале и у входа. Пол холодный, голодно. Церковный праздник. Батюшка очень вежлив, добился разрешения служить службу. Прошел в основной зал, за ним народ. Смотрю, раненым дают хлеб, яблоки, пироги, яйца, табак: «Братики! Не берите!» - умоляю их, но они не слушаются. Едят, курят с удовольствием и еще отборно поругиваются. Постепенно из церкви отэвакуировали всех раненых, остались только в бараке. Монастырь наводит тоску. Когда много работы, ничего не замечаешь, а сейчас тяжело. Вышла из ворот и пошла по дороге. Ночь темная, осенняя, ветра почти нет. Воздух сырой, нездоровый. По черному безлунному небу, усеянному звездами, движутся кучи осенних облаков. Завернув за угол монастырской крепости, дорога ведет к аллее высоких деревьев, ветви которых купаются в воде. Аллея делит пополам водоем, но там, дальше, под мостиком соединяются обе стороны водоема. Пригляделась. Вода течет, значит, здесь протекает речушка. За оградой монастыря заиграла гармошка. Послышался девичий смех. Песня поплыла во все стороны. Величественные контуры монастыря отражаются в речке. В воде отражаясь, мелькают звездочки. Они, как живые: блестят, манят к
