предметам, во-вторых, из-за глаз: у меня с ними неприятности. Я становлюсь все больше близорукой, и мне давно пора носить очки. (Представляю себе, как потешно я в них буду выглядеть!). Но ты знаешь: мы сидим в подполье…

Вчера все в доме только и говорили, что об Анниных глазах, и у мамы даже возникла мысль: не пойти ли мне к окулисту с госпожой Кляйман? У меня голова закружилась от такой идеи — это не что-нибудь! На улицу! Только представить себе: на улицу! Даже думать об этом странно. Сначала я страшно испугалась, а потом обрадовалась. Но все не так просто: не все согласились с этим решением, хотя Мип была готова идти со мной хоть сейчас. Но нет, сначала нужно было хорошо обдумать, можем ли мы так рисковать. А я уже схватила свой серый плащ из шкафа, оказавшийся таким маленьким, как будто его носит моя младшая сестренка. Он не застегивается, и кайма распоролась.

Ужасно любопытно, пойду я все-таки к врачу или нет. Думаю, что нет. Тем более, англичане высадились в Сицилии, и папа предсказывает скорый конец войне.

Беп приносит мне и Марго много бумажной работы, которой мы очень рады.

И Беп теперь не так загружена. Сортировать письма и делать записи в приходной книге может каждый, но мы стараемся особенно. Мип — настоящий ломовой ослик, столько таскает на себе! Почти ежедневно где-то достает для нас овощи и привозит их на велосипеде в больших сумках. А по субботам она приносит каждому по пять библиотечных книг.

Поэтому мы не можем дождаться субботы, как маленькие дети — подарка. Обычным людям не понять, что означают книги для жителей Убежища. Чтение, учеба и радио — только этим мы живем.

Анна.

Воскресенье, 13 июля 1943 г.

СТОЛИК.

Вчера днем я, заручившись папиным согласием, спросила Дюсселя (причем очень вежливо!), не станет ли он возражать, если я буду дополнительно заниматься за письменным столиком в нашей комнате два раза в неделю с четырех до пол шестого. Сейчас этот столик в моем распоряжении ежедневно с пол третьего до четырех, поскольку Дюссель в это время спит. А остальное время он — единственный хозяин всей комнаты. В гостиной днем всегда очень шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа. Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой вежливой просьбы. Но угадай — что ответил многоуважаемый Дюссель? 'Нет!'

Наотрез, без комментариев: 'Нет!'.

Я была возмущена и решила так просто не отступать, поэтому попросила его объяснить причины отказа. И вот как он ловко дал мне отпор: 'Я тоже должен работать: завершить свой учебный курс, не зря же я его начал. Это настоящая работа, а не какая-нибудь мифология, вязание и книжки. Тоже мне серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю!'.

Мой ответ: 'Господин Дюссель, я ведь тоже учусь. И мне на это дается слишком мало времени. Очень прошу вас серьезно подумать над моим предложением'.

После этих слов вежливая Анна повернулась и ушла и целый день делала вид, будто не замечает профессора. Я просто кипела от злости, и считала Дюсселя невозможным (так оно и есть!), а себя очень тактичной и обходительной.

Вечером мне удалось остаться наедине с Пимом. Я рассказала ему о положении дел и обсудила дальнейшие действия. Уступать Дюсселю я не собиралась и хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа дал мне несколько советов и предупредил, что лучше отложить спор до завтра: сейчас я слишком на взводе. Но я ждать не могла, и когда посуда была вымыта, начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне уверенности. Я начала: 'Господин Дюссель, боюсь, что вы не нашли нужным подумать о моей просьбе, не могли бы вы все-таки отнестись к ней внимательнее?'. Дюссель ответил с милейшей улыбкой: 'Всегда и во все времена готов обсудить этот (по-моему, уже закрытый) вопрос'. Я продолжала, хотя Дюссель непрерывно меня прерывал: 'С самого начала мы договорились о том, что делим комнату и имеем равные права. Вы занимаетесь по утрам, значит вторая половина дня должна быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах в неделю. Разве не справедливо?'.

При этих словах Дюссель вскочил, как будто его укололи иголкой. 'Кто здесь говорит о правах? И где я, по-твоему, должен находиться? Придется попросить господина ван Даана выделить для меня уголок на чердаке. Мне абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот, если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой, для которой она, кстати, имеет гораздо больше оснований, я бы ей не отказал. Но ты…'. И последовал пассаж о мифологии и вязании, в общем, Анна опять во всем виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал: 'Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля, ты бы ни с кем не считалась. Никогда не видел такого ребенка. Однако придется уступить, а то потом еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня провалилась на экзамене. Потому что из-за господина Дюсселя она не могла сидеть за письменным столом!'.

И так далее и так далее, повторить эту околесицу я не в состоянии.

Господи, так хотелось дать ему по роже и шмякнуть о стенку — гадкого вруна!

Но я взяла себя в руки и подумала: 'Спокойно, это ничтожество не достойно моих переживаний!'.

Наконец Дюссель выговорился и с лицом, выдающим одновременно триумф и поражение, вышел из комнаты. Однако не забыл прихватить пальто с карманами, полными продуктов, которые передала его жена.

Я побежала к папе и передала ему наш разговор, так как он не все расслышал. Пим решил сам поговорить с Дюсселем. Их беседа состоялась в тот же вечер и продолжалась полчаса. Речь шла все о том же: имеет ли Анна право пользоваться письменным столом. Папа сказал, что они это когда-то уже обсуждали. Тогда он уступил Дюсселю, как старшему, не считая однако эту уступку справедливой. Дюссель ответил, что я выдвинула против него разные обвинения: он якобы возомнил себя хозяином комнаты и хочет всем распоряжаться. Тут папа возразил: он сам слышал, что я ничего подобного не говорила. В общем, туда-сюда, папа доказывал, что я не эгоистка, заступался за мою «бесполезную» работу, а Дюссель продолжал ворчать. В итоге он согласился уступить мне столик два дня до пяти часов. При этом с пяти до пол шестого он демонстративно усаживался за него. Как можно так валять дурака!

Но если человек так глупо принципиален и мелочен в 54 года, то его уже не изменить…

Анна.

Пятница, 16 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Снова взлом, но в этот раз настоящий! В семь утра Петер спустился, как обычно, на склад и увидел, что двери склада, а также наружная открыты настежь. Он тут же доложил об этом Пиму, который слушал радио в директорском кабинете. Вместе они поднялись наверх. Тут же последовали указания, обычные для подобных ситуаций: не мыться, соблюдать тишину, к восьми часам закончить утренние процедуры и после этого не пользоваться туалетом. Мы все были рады, что ночью ничего не слышали и хорошо выспались. Нас удивило, да и возмутило, что никто из наших помощников долго не приходил, и мы оставались в неизвестности. Наконец, в пол двенадцатого появился Кляйман и рассказал, что воры действовали ломом. На складе было совершенно нечего взять, поэтому они поднялись на второй этаж и унесли оттуда два ящичка с деньгами, по сорок гульденов в каждом, пустые чековые книжки, и самое главное — наши талоны на сахар, на целых 150 килограмм. Достать новые карточки будет очень непросто.

Господин Куглер предполагает, что воры из той же шайки, что и предыдущие, которые шесть недель назад пытались попасть внутрь, но не смогли.

Конечно, этот случай вызвал переполох, впрочем, волнения и паника стали у нас в Убежище привычными. Мы, конечно очень рады, что пишущие машинки и касса были надежно спрятаны в нашем платяном шкафу.

Анна.

P.S. Высадка в Сицилии. Еще один шаг к…

Понедельник, 19 июля 1943 г

Дорогая Китти!

В воскресенье север Амстердама сильно бомбили. Разрушения нанесены страшные: целые улицы в развалинах, и не так скоро удастся освободить лежащих под ними людей. Пока насчитывают двести погибших и несчетное количество раненых. Больницы переполнены. Мы слышали, что дети искали своих мертвых родителей среди тлеющих руин. Дрожь охватывает, когда вдалеке снова раздаются глухиие удары — предвестники новой беды.

Анна.

Пятница, 23 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Беп снова сумела приобрести тетради, точнее, приходные и учетные книги для моей помешанной на бухгалтерии сестры! Обычные тетради тоже можно купить, но не спрашивай меня, какие. Эти тетрадки с надписью 'Продаются без талонов' такая же халтура как и все бесталонные товары. Двенадцать жалких страничек серой криво разлинованной бумаги. Марго сейчас думает, не поступить ли ей на заочные курсы чистописания. Думаю, это, действительно, что-то для нее. А мне мама не разрешает — из-за глаз. Вот ерунда, на самом деле, что бы я ни делала, результат тот же. Ты, Китти, не знаешь, что такое война и даже, несмотря на мои письма, не можешь представить себе до конца жизнь в Убежище. Поэтому тебе будет интересно и забавно узнать, что мечтает сделать каждый из нас в первый день выхода на свободу.

Марго и господин ван Даан мечтают залезть в горячую ванну и просидеть там не менее получаса, а госпожа ван Даан — наесться пирожных. Дюссель, разумеется, помчится к своей Шарлотте. Мама грезит о чашечке кофе, а папа немедленно навестит господина Фоскейла. Петер пойдет в кино. А я? Я буду так счастлива, что не знаю, что сделаю! Прежде всего, я так хочу оказаться в собственной квартире, снова быть свободной и пойти в школу!

Беп предложила купить для нас фрукты. Стоят всего-то ничего. Виноград пять гульденов за килограмм, крыжовник 70 центов за полкило, один персик 50 центов, килограмм дыни 1.50. А между тем в каждой газете написано огромными буквами: 'Вздувание цен равносильно ростовщичеству!'

Анна.

Понедельник, 26 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату