Когда официант подошел, мы притихли. На наш стол стали еще две рюмки мартини. Затем, когда официант был уже около соседнего стола, Уолт придвинулся к столу и взял в руку рюмку. Суставы на его пальцах побелели.
— Джерри, Джерри, — произнес он, в его голосе боль стала еще сильней. — Ты думаешь, что через это я еще не прошел? Ты говоришь о финансах, деньги… это лишь малая часть всего мизера. Дженифер зарабатывает достаточно много, чтобы, не напрягаясь в полной мере, я мог заботиться и об Эллин, и о детях. На этот счет им не о чем беспокоиться. Проблема в другом… — он сделал еще один глоток мартини, глядя куда-то мне за спину. — Вчера вечером я на прощание поцеловал детей. Они и знать не могли, что прощальным этот поцелуй был на самом деле. Эллин была у себя в спальне, она тихо плакала, стараясь не создавать сцену. Старая добрая Эллин. Я поднялся наверх и посмотрел на девочек. Они выглядели настолько невинно, будто у них не было никакой защиты от окружающего их мира. Я целовал их, когда они спали, и никогда не любил их так сильно, как в тот момент. А затем почувствовал, как печаль берет верх надо мной, потому что знал, что ломаю их жизнь. Вплоть до того момента я лишь был озабочен любовными играми с Дженифер, и все это было диким и прекрасным, назло тому, что осознавал всю подлость своих прелюбодеяний за спиной у Эллин. Но все это становилось ужасающим, напоминающим распитие шампанского, от которого пьянеешь, но на утро похмелье не приходит никогда. А в спальне девочек, хотя и осознавал сказанное Эллин, я предавал себя, сжигал за собой мосты… — его голос начинал дрожать. — И как бы то не было, — продолжил он. — Это был момент истины, когда в спальне девочек я целовал их в щеку и касался ушибов Сандры — за день до того она упала с велосипеда и поранила подбородок. На тот момент мне стало ясно, что я уже не вернусь никогда.
— А тебе бы хотелось вернуться? — осторожно спросил я, ощутив момент его агонии в спальне. — Полагаю, что в какой-то момент тебе захотелось, чтобы этого не произошло, чтобы она не попалась на твоем пути.
И вдруг он ненадолго притих, и когда заговорил снова, то его голос почти перешел на шепот.
— Далеко от этого уже было не уйти, Джерри. Да и не смог. Я уже сказал Эллин, и изначально знал, что это ранит ее, и, что мы оба уже будем достаточно изранены, если это можно так назвать. Джерри, тебе легко сидеть тут и осуждать меня, думая, что я другой, что все чувствую не так, как другие, и поэтому ушел от жены и детей прошлой ночью. Но это не так и не все. Я не превратился в кого-то другого так вдруг. Я — все еще тот же Уолт Крейн, и все еще люблю своих детей, — он оттолкнул рюмку. — Смотри, когда вчера вечером я зашел в комнату Томми, то меня аж скрутило. Мне уже было не по себе, когда был в спальне у девочек, но Томми… ты не знаешь, сколько раз я в нем видел самого себя. И, когда я поцеловал его на прощание, то ощутил страшную боль, осознавая, как изменится его мир, когда он проснется.
— Но ты ушел, Уолт. Все это не остановило тебя, — продолжал я, пытаясь понять, какая должна быть любовь, чтобы пойти на такой шаг, оставить детей, не ожидающих подобного.
— Да, я ушел, но Дженифер того стоит. Это похоже на… — он не мог подобрать слово. — Похоже на рождение заново.
Я подумал, что он начнет читать стихи.
— Это случилось, Джерри. Я хотел рассказать тебе об этом прежде, чем ты услышишь это от кого- нибудь еще.
— Хорошо, Уолт, я ценю это. Мы вместе прошли через многое — через все хорошее и плохое.
— И мне хочется, чтобы ты увидел ее.
— Хорошо, Уолт, замечательно, — автоматически ответил я и уже приготовился расплатиться, понимая, что наша беседа подошла к концу, и что жизнь, текущая по прежнему руслу — тоже.
— Она намеревается встретиться с нами и должна быть здесь с минуты на минуту.
Я не сразу придал значение его словам, потому что подумал о той спальне, в которой Уолт поцеловал на прощание своих дочерей, в то время когда они спали, и о его мыслях об их все еще ярком и безопасном мире. Я подумал о своих собственных детях, о Кейти, о Джое и о маленькой Кэрол, о том, как сильно их люблю. Но я знал, что люблю их не больше, чем Уолт своих детей. И сквозь печаль, сопровождающую мои мысли, я, наконец, осознал сказанное им.
— Она придет сюда, чтобы с нами встретиться? — спросил я.
— Я хочу, чтобы ты ее узнал, Джерри, чтобы ты понял, насколько она хороша, — объяснил Уолт. — Знаю, что все думают о таких как Дженифер. Ее могут назвать «потусторонней», разрушительницей дома — все эти клише. Но когда ты увидишь ее в лицо, то поймешь, что я имею в виду…
Он смотрел через мое плечо на дверь, и в его глазах я увидел блеск. Он внезапно помолодел, будто над его морщинами взошло солнце, также как и он сам привстал со своего стула: я уже знал, что Дженифер Вест вошла в помещение, начав притягивать его будто магнит.
Она была красива до мучительной боли в сердце. Брюнетка, с фиолетовыми глазами, со светлой кожей. Она была молода — настолько молода, что начинало сосать под ложечкой. Уолт, казалось, начал упиваться ее очарованием, когда она еще не приблизилась к нашему столу. Он, похоже, забыл обо мне, о грохоте музыки в баре — обо всем. Он видел лишь ее. Мои собственные глаза уже также было не оторвать от нее. Старый Уолт полюбил такую девушку.
Он медленно и осторожно встал из-за стола и обошел его, чтобы выдвинуть для нее стул.
— Мой лучший друг, — произнес он, кивая в мою сторону, и, качнув головой в ее сторону, он сказал: — Моя лучшая девушка.
Если бы она не была столь красива, а он не выглядел таким счастливым, то, как он мне ее представил, могло бы показаться смешным и нелепым. Дженифер Вест подтвердила его слова сияющей улыбкой, обнажившей совершеннейшие зубы и показав ямочки, вдруг возникшие на щеках. То, что я нашел в ее улыбке, показалось мне необычным: она могла смотреть на одного человека так, будто никого в мире больше не быт. Какое-то мгновение она смотрела на меня именно так, а затем отвернулась, и у меня возникло ощущение потери, потому что я уже знал, что на всех остальных она смотрела так же лишь короткое мгновение, в то время как от Уолта она не отрывала своего пристального взгляда. Но прежде, чем отвернуться, она сказала:
— Приятно с вами познакомиться, мистер…
— Пожалуйста, зовите меня Джерри.
— Джерри, потому что Уолт так много говорит о вас, что я чувствую, мы уже давно знакомы.
«Куда мне деться?» — спросил я себя. — «Остаться или уйти?» Мне не хотелось предавать Эллин и прошлую жизнь, которую все из нас: Уолт и Эллин, Гариет и я, и все наши дети разделяли, и, сидя тут, потворствовать Уолту, претворяясь, что прибытие этой девушки Дженифер Вест было для меня самым долгожданным событием. Но я всегда малодушничал, когда надо было быть способным на маленький жест, предавая себя тысячами способов: смеясь над грязными шутками, которые на самом деле были не смешны, продолжая молчать, когда кто-нибудь совершает над другим какую-нибудь мерзость, а тот просто старается куда-нибудь исчезнуть, чтобы избежать конфуза в позорной ситуации. И я решил, что будет лучше, если буду вежливо улыбаться и какое-то время делать вид, что все идет как по маслу, пока не появится возможность удалиться спустя продолжительный промежуток времени.
И Дженифер Вест тут же меня разоружила, сказав:
— Мне жаль, что вам из-за меня так неудобно, Джерри, но, пожалуйста, не
вините меня ни в чем. Уолт настаивал на этой встрече, хотя я ему с самого начала говорила, что вы будете правы, если даже не одобрите наши недавние с ним отношения.
Вероятно, ей было где-то двадцать, но она говорила и вела себя достойно независимо от ее лет. Ее уравновешенное поведение, очевидно, было следствием того, что ее учили быть моделью, хотя, я чувствовал, что с ее королевскими манерами она была рождена. Я уже понимал, почему Уолт не называл ее просто «Дженни» или «Джен», а всегда упоминал ее как «Дженифер». Когда ей было семь лет отроду, и ее сверстники-мальчишки дрались из-за нее на школьных переменах, то, вероятно, уже тогда ее все звали Дженифер, и, вероятно, уже тогда тепло и близость не оставляли ее глаз.
Я вдруг осознал, на что она намекала, говоря о недавнем знакомстве с Уолтом.
— Смотри, Дженифер, я — не судья и не арбитр, — сказал я, зная, как потом буду сам себя презирать, если, сидя здесь и сейчас, промолчу, не показав, как на самом деле к этому отношусь. — Уолт — давно уже не мальчик.
Она подняла руку и сжала ладонь в кулак. Это был незаметный знак даже не вызова, а власти. И я
