— Остановись на минуту, Джерри, — сказал он. — Мне нужно с тобой поговорить, — он увел меня в сторону, чтобы мать не слышала нашего разговора. Она как всегда была занята возней на кухне, ожидая нашего прихода из школы.
Я раздраженно вздохнул. В последние месяцы Арманд стал уважаемой личностью в доме, конечно, после матери и отца. И, как самый старший сын, он иногда пользовался возрастным преимуществом, разъясняя младшим, как себя вести.
— Сколько у тебя денег? — прошептал он.
— У тебя какие-то трудности? — спросил я. Волнение начало возрастать во мне, как месяц назад на киносеансе в «Глобусе» во время просмотра одного захватывающего фильма.
Он раздраженно закачал головой:
— Смотри, завтра День Рождения у Па. Я думаю, что нам нужно сложиться и что-нибудь купить, — в его глазах было презрение. — Рита уже дала мне пятнадцать центов, и я положил четверть. Альберт передал пятьдесят — все, что осталось от денег на его День Рождения. Если добавишь никель, то мы сможем что-нибудь купить.
— Ой, ладно тебе, — начал защищаться я. — У меня нет ни одного Кина Мейнарда, и сегодня я собирался купить несколько карт.
— Кин Мейнард! — фыркнул он. — Кто для тебя важнее Кин Мейнард или твой отец?
Его вопрос был несправедливым, потому что он знал, что другого возможного ответа у меня не было. «Отец», — это был единственный ответ. Мой отец был великим человеком, верившим во все, в чем живет дух, хотя мать часто заявляла, что дух, в который он верил, возникал из бутылки. Он работал на фабрике расчесок, начиная с четырнадцатилетнего возраста. Он ни с того ни сего мог начать смеяться или ворчать. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он приветствовал нас дурным настроением. В былые времена, когда работы на фабрике было много, он оживал и становился веселее, особенно в пятницу вечером и по выходным, ходя по дому с бутылкой пива подмышкой, и зачитывал длинные речи обо всем хорошем, что есть в жизни. И во время самой Депрессии он, например, купил фортепьяно, чтобы мои сестры-близнецы Иоланта и Иветта раз в неделю могли брать уроки музыки.
Я достал из кармана двадцать центов и отдал их Арманду.
— Спасибо, Джерри, — сказал он. — Мне крайне неприятно забирать у тебя твой последний цент.
— Все в порядке, — ответил я, отвернувшись и утешая себя мыслью, что двадцать центов — это лучше, чем ничего.
Когда я добрался до «Лемира», то почувствовал неладное. Роджер Луизье пинал по тротуару жестянку из-под леденцов, а Ролли Тремайн угрюмо сидел на ступеньках магазина.
— Береги деньги, — сказал мне Роджер. Он знал о моих планах пустить пыль в глаза с новыми картами.
— Что случилось? — спросил я.
— Ковбойских карт больше не будет, — ответил Ролли. — Их больше не печатают.
— Теперь карты будут президентскими, — сказал Роджер, и на его лице всплыло нескрываемое отвращение. Он ткнул пальцем на окно магазина. — Смотри!
Объявление в окне гласило: «Всем детям. Внимание. Новая серия: «Президенты Соединенных Штатов». В каждой пятицентовой упаковке жевательной карамели…»
— Президентские карты? — встревожено спросил я.
И начал читать: «Собравший полную коллекцию карт с изображениями американских президентов получает от Официальной Ассоциации Бейсбольных Лиг перчатку с тисненым автографом бейсбольного чемпиона Лефти».
Перчатка или что-нибудь еще, и ради этого кто-нибудь будет заниматься президентами?
Ролли Тремайн глубоко вздохнул.
— Бенджамин Харрисон, боже ты мой! Зачем мне Бенджамин Харрисон, если у меня есть двадцать два Кина Мейнарда.
Чувство вины подкралось к моему сердцу. Мои пальцы перебирали в кармане монеты, но этот звук мало что значил. Кена Мейнарда больше не будет.
— Я куплю «Мистера Гудбара», — решил Ролли Тремайн.
Мне не хотелось есть, леденцы «Бэби Рут» меня тоже не интересовали. Я подумал о том, как обманул Арманда, и что хуже всего, предал отца.
— Увидимся после ужина, — крикнул я Роджеру через плечо.
Я торопился домой, и, чтобы сократить дорогу, обошел сзади церковь, несмотря на то, что затем было нужно перепрыгнуть высокий деревянный забор, а затем пробраться через лабиринты грядок мистера Тибодё, и при этом постараться не попасться ему на глаза. Запыхавшись, я взлетал по ступенькам на третий этаж, чтобы только узнать, ушел Арманд с Иолантой и Иветтой в магазин подарков или нет.
Я выкатил свой велосипед и бешено понесся по улицам, пересекая наискосок перекрестки и не замечая негодующие гудки автомобильных клаксонов. Наконец, я увидел Арманда и сестер, выходящих из магазина «Монумент-Мен-Шоп». Мое сердце замолотило еще сильней, когда у Арманда в руке я увидел длинный, тонкий футляр.
— Вы уже купили подарок? — спросил я, хотя знал, что уже было слишком поздно.
— Прямо сейчас, синий галстук, — сказал Арманд. — В чем дело?
— Да, ничего, — ответил я, и у меня в груди что-то надломилось.
Он долго смотрел на меня. Сначала его взгляд был тяжелым, а затем смягчился. Он улыбнулся мне почти с сожалением и коснулся моей руки. Я отшатнулся от него, почувствовав себя голым на виду у всех.
— Все в порядке, — сказал он мягко. — Возможно, этот день чему-нибудь тебя научит, — в словах была нежность и забота, но с невероятным достоинством, не оставляющем его голос, даже когда слово внезапно срывалось на последнем слоге.
И мне стало интересно: что со мной произошло, если я не знал — смеяться мне или плакать.
Сестра Анжела была поражена, когда за неделю до рождественских каникул, каждый ученик в ее классе зачитывал чуть ли не эссе, основанное на исторических фактах. Оценки по истории у многих были высоки, как никогда — не ниже «А»-минус (Сестра Анжела не верила, что кто-нибудь вообще когда-либо сможет получить выше «С»). Она никогда бы не узнала (или, по крайней мере, не сумела бы в это поверить), что все знали об американских президентах благодаря картам, которые мы покупали в «Лемире». На каждой из них было изображение президента, а на обратной стороне, краткая его биография. Эти карты были перед нашими глазами настолько часто, что все отпечатывалось в нашем сознании без особых усилий. Даже в разговорах на улице мы упоминали различные исторические факты, например, о том, что Джеймса Мэдисона прозвали «Отцом Конституции» или, что Джон Адамс намеревался стать министром.
Президентские карты получили невиданный успех, и мы быстро забыли о ковбойских картах. Во- первых, с ними уже была не жевательная резинка, а карамель, которую можно было задвинуть языком в уголок рта, из-за чего щека разбухала, как у звезд бейсбола, кладущих туда щепотку табака. Во-вторых, конкуренция: все торопились собрать полную коллекцию и чуть ли не сорились, а иногда и дрались за каждую карту, потому что каждому хотелось первым ее отослать, чтобы получить бейсбольную перчатку, и расстраивались, потому что у «Лемира» можно было купить лишь тридцать два президента, включая Френсиса Делано Рузвельта, чего было недостаточно. Когда каждый понедельник поставщик оставлял коробки с карамелью у входа в магазин, то мы часто обнаруживали, что во всей коробке все карты были с изображением лишь одного президента — две недели подряд были коробки, в которых был только Авраам Линкольн, еще одну неделю мы вдвоем с Роджером Луизье стали героями Френчтауна. Мы на наших велосипедах съездили в Норз-Сайд, договорились с тремя мальчишками, чтобы обменяться картами, и возвратились с пятью новыми президентами, включая Честера Алана Артура, которого до сих пор у нас не было.
Возможно, обостряя наше желание получить приз, печатающая карты компания выслала «Лемиру» обычную перчатку. В окне магазина она выглядела оранжевой и гладкой. Я уже чуть ли не заболел от тоски,
