— Как же не использовал, если ты стала с ним жить!
— А я в него влюбилась, — победоносно отвечала подруга. — Я его и сейчас люблю!
— Так почему же... — Теперь я совсем ничего не понимала: любит, родила, Рауль по сю пору заботится о ней... взять хотя бы шубу или этот самый евроремонт! Но самое главное — где ребенок? И при чем тут врач УЗИ, которому грозит скорая смерть?
— Он меня предупреждал... — глухо сказала Валька. — Заранее говорил: хочешь, роди от меня, но если будет ма... если мальчик, то я его увезу, — с трудом выговорила она. — У нас, говорил, мальчиков старухи воспитывают, дома в ауле. А если девочка, останется у тебя, а растить будем вместе. И вот я, как только залетела, сразу на УЗИ...
— И тебе сказали, что будет девочка, а на самом деле родился мальчик!
— Я убью его... — мрачно подтвердила Валька. Ее только что безвольно свисавшие руки сжались в кулаки.
В этот вечер мы долго не могли расстаться. Я пыталась Вальку утешать, но стоило мне только представить, что это мой собственный сынок живет где-то далеко и я его, может быть, никогда не увижу, — слова утешения замирали у меня на губах. А врач УЗИ был, по-моему, не виноват. Его, наоборот, следовало поблагодарить — если бы он тогда не ошибся, вышло бы куда хуже. Тогда Валькиного Садика вообще не было бы в живых.
— А Рауль... если он тебя любит, почему не привезет ребенка, хотя бы на время? Чтобы тебе с ним немного пожить?
Валька надула губы — видимо, такая мысль и ей постоянно приходила в голову. Но толку с того было мало — Рауль не привозил сына. Странно, что Валька, при ее характере, еще не задала ему такого перцу, чтоб он долго не прочихался. Неужели ее любовь к фирмачу сильнее материнской? Но тут я поняла: дело, наверное, в тайном страхе порвать единственную ниточку, связывающую ее сейчас с сыном. Ведь если послать Рауля куда подальше, Валька вообще не будет ничего знать о Садике. А так она хотя бы информирована: ее сын жив, здоров, подрастает, хотя и на чужих руках. Опять же фотографии... Их в Валькином компьютере оказалось много, и Садика-грудничка, и постарше, и еще старше. Валька показывала их мне со слезами на глазах. Особенно тяжело ей приходилось, когда в кадре на заднем плане оказывалась какая-нибудь старуха в восточном платке или просто чьи-то руки, поддерживающие ребенка. Ведь эти руки по праву должны были быть Валькины либо ее матери, тети Тамары, либо бабы Тоси.
Я обещала подумать, что можно предпринять в данной ситуации. Может быть, Вальке удастся умолить Рауля, чтоб взял ее с собой, когда в очередной раз поедет в аул? Но не хотелось произносить вслух то, что, наверное, приходило в голову и самой Вальке, — Рауль не захочет знакомить сына с такой матерью. Во-первых, русской, не мусульманкой, а во-вторых, пьющей. А пьет Валька из-за того, что ее разлучили с Садиком. Такой вот замкнутый круг...
Мы еще посидели, обнявшись, на неприбранной Валькиной постели, но теперь у меня и в мыслях не было осуждать подругу за хаос в комнате. Как она еще совсем не свихнулась?
— Матери своей не говори, — предупредила Валька. — Это я тебе так рассказала, раз уж мы наткнулись на фотку. А вообще об этом никто не должен знать!
Она была последним человеком, от которого я прежде могла ожидать роковой тайны. Но, видно, жизнь все выворачивает по-своему.
Домой мне было недалеко — с четвертого этажа на седьмой. Но, поднимаясь по лестнице, я услышала звуки, говорящие о том, что на чердаке снова собрались ночевать бомжи. Ох, как это всегда тяжело — выгонять на улицу бездомных и обездоленных людей, зачастую грубых, нетрезвых и дурно пахнущих! Но, увы, таковы мои обязанности. Ведь я отвечаю за двор и за подъезд, а мало ли что эти ночлежники могут сделать? Ладно напачкают — уберу. А станут ночью курить, да еще спьяну — кто побеспокоится о пожарной безопасности?
И все-таки одного бомжа я решила не выгонять — того самого, у которого нет ноги. Вот хоть на куски меня режьте, не смогу идти против него со шваброй наперевес! Ведь у самой-то меня руки-ноги целы, так какое я имею право доставлять калеке лишние неприятности? Пусть, решила я, по этому бомжу проходит в моей совести демаркационная линия. Его не гоню, а всем остальным — добро пожаловать из подъезда.
Я прошла мимо своего этажа, поднялась еще выше и, не выходя из-за угла, стала приглядываться, кто на чердаке. Моему взгляду предстала невысокая фигура в тулупе, еще вполне приличном, хотя не новом. Скажем прямо, для бомжа это был роскошный тулуп. Но меня интересовало другое — две у него ноги или полторы. Лампочки на чердаке не было, приходилось вглядываться. Вдруг объект моего наблюдения, словно почувствовав взгляд со стороны, шевельнулся и переступил на месте. Ясно — две ноги! Тогда я нашарила швабру, которую держала тут же в уголке для подобных случаев. Мне предстояла неприятная процедура, но чем раньше начнешь, тем раньше кончишь. Труднее всего дается самый первый момент, когда среди тишины и покоя надо явить себя грозной фурией.
— А ну-ка идите отсюда,
