здесь не ночлежный дом! Что у вас там — бутылка, закуска — забирайте все и марш на улицу! Нам в ДЭЗе велят, чтобы посторонние на чердаках не ошивались!
Выпалив эти первые фразы своего стандартного набора, я сделала передышку, чтобы можно было проследить реакцию, а заодно взять дыхание. Тот, кому все это адресовалось, повернул голову и смотрел теперь на меня с какой-то странной улыбкой — блажной, наверное. Словно его удивил мой вид, мои слова, моя швабра, нацеленная ему в живот. А что удивляться — первый раз, что ли? Рядом что-то зашевелилось, и вскоре с пола не без труда поднялся еще один голубчик. Тут-то швабра в моих руках дрогнула: это был одноногий. Теперь моя задача еще больше усложнялась — выгнать одного, не тронув другого.
— Вы ладно уж, оставайтесь... а вы идите, нечего на меня смотреть! Ну-ка поживей! Я вот сейчас в милицию позвоню, там по головке не погладят! — кричала я на бомжа, которого предстояло выдворить на улицу. Поскольку произносить такие монологи приходилось поневоле, слова и интонации у меня были заимствованные — точно так выгоняла бомжей пожилая Дуся с соседнего участка.
— Сейчас, сейчас... — сипел одноногий бомж, делая бестолковые суетливые движения. — Мы это... немножко посидим... и сейчас уйдем!
— Вы ладно, а он пускай уходит! Ну, сколько еще повторять?
— Он со мной... мой товарищ...
— Сказано — только вы! Или мне швабру в ход пустить?!
И вдруг бомж в тулупе усмехнулся себе в воротник совсем не по-бомжевски: словно мы встретились не на чердаке при таких вот обстоятельствах, а где-нибудь в другом месте, где мы с ним на равных. И даже с перевесом в его сторону. Как будто я пришла к нему о чем-то просить, что-то предложить, а он ко мне приглядывается, нужна я ему или нет. Так, к примеру, смотрят на человека перед тем, как нанять его на работу. От всего этого я сбилась с темпа, но через пару секунд вновь ринулась в бой:
— Смешно, да? Ну и хорошо, ну и смейтесь, только сперва освободите подъезд! Считаю до трех: раз... два...
— Какая сердитая девушка, — изрек наконец этот новый бомж.
Когда работаешь дворником столько, сколько я, бомжи успевают тебе примелькаться: и на вид, и по характеру. Ты уже знаешь, кто грубый, а кто покорный, от кого чего ждать. Например, один из моих знакомых такого рода метал в меня сверху пустые бутылки, так что мама упрашивала избегать с ним личных контактов. Впоследствии, когда он появлялся на чердаке, я просто звонила в милицию. Еще про одного говорили, что у него открытая форма туберкулеза, и опять мама за меня боялась — ведь это я вытирала плевки бомжей и выбрасывала их окурки.
А этот, в тулупе, был новеньким. Время от времени такие тоже появлялись на нашем чердаке, но он, похоже, и вообще в бомжах состоял недавно. Еще не научился ни наглости, ни приниженности, обычно отличающими бомжей. Он даже стоял не так, не говоря уже о том, как смотрел и как говорил. Когда у человека наметанный глаз, такие вещи фиксируются.
— Мы сейчас... Мы через полчасика уйдем... — продолжал бормотать одноногий.
Но я-то знала, что это просто слова. На газетке, постеленной там, где чердачная стена делала выступ, стояла бутылка, рядом лежал обломанный хлеб. Бомжи добыли себе выпивку и закуску, венчающие их долгий безрадостный день, а вслед за этим для них должна начаться ночь. Они ждут ночи, чтобы отдохнуть, забыться... Ну до чего же противная мне досталась участь — рушить такие как будто естественные и справедливые планы! А не станешь рушить — через несколько дней жильцы подъезда не смогут передвигаться по лестнице, не спотыкаясь о растянутые на ступеньках живые дурно пахнущие тела. К тому же расплодившиеся бомжи могут и нападать на жильцов, почувствовав свою силу. Вот как в средневековой Англии толпы бродяг нападали на фермы и трактиры, о чем нам когда-то рассказывали в школе.
Между тем новичок в тулупе пожал плечами и повернулся, как будто намереваясь сойти с чердака. Но потом, наверное, вспомнил, что идти ему некуда, и остановился. Мне предстояло пустить в ход свое оружие — палку от швабры, которой я уже не раз тыкала бомжей под бока. Но у этого чересчур толстый тулуп, он, пожалуй, ничего не почувствует. А потом, оставался его одноногий товарищ — если удастся прогнать первого, он побредет следом, бутылка-то у них на двоих. А я ведь решила не гнать калеку.
Таким образом, пришлось отступиться, еще и потому, что настроение после визита к Вальке у меня было прескверное. Получалось, я систематически трачу силы на то, чтобы лишать людей ночлега, а рядом живет моя подруга детства, нуждающаяся в помощи. В самом деле, кто ей поможет? Баба Тося уже слишком стара, а Валькина мать, похоже, устранилась от всех проблем. Я часто встречаю ее в подъезде: она всегда тщательно, со вкусом одета, от нее пахнет духами, каблучки цокают по ступенькам жизнеутверждающе. Немолодая, но модная, еще привлекательная по-своему дамочка. И не скажешь, что дома у нее распустехой лежит пьяная дочка, с которой стряслась большая жизненная беда.
