Игорь Сергеевич, она хорошо запомнила это имя еще шесть лет назад. Тогда этот ублюдок, сам того не зная, на время стал главным человеком в ее жизни: хранитель будущего, судья, определяющий, жизнь суждена или смерть. К нему сходились все нити, он мог сказать «Девочка!», и все в Валькиной судьбе сошлось бы благополучно. А если бы он сказал «Мальчик», что тогда? А вот тогда и было бы видно, что к чему. Его дело — правильно сказать. А то видишь какой — о своих паршивых делах думает, а другому человеку все в жизни разрушил. Валька специально накручивала себя, чтобы в последний момент не спасовать.
И все-таки, услышав его голос, она не смогла выжать из себя ни слова. Даже подумала — может быть, вернуться домой, к своей прежней жизни? Но такой неприглядной казалась ей сейчас эта жизнь, что домой просто ноги не несли. Если она вернется, будет пить больше прежнего, ее отношения с Раулем после сегодняшнего вечера должны прекратиться, мать будет без устали воспитывать, бабка — терпеть и вздыхать. И все это после того, как она, Валька, уже поклялась себе либо вернуть сына, либо вовсе уйти со сцены — но сперва отомстить.
Во второй раз ублюдок к телефону не подошел. Валька выложила акушерке все, что собиралась ему сказать, потом поймала машину и велела ехать к роддому. Рядом с ним находился скверик, который запомнился Вальке шесть лет назад: как она шла по нему в роддом, и сердце у нее трепетало. Что покажет УЗИ — мальчик или девочка? Теперь ее план тоже был связан с этим сквериком: там было удобно спрятаться до поры до времени. Валька велела шоферу остановиться возле него.
Сегодня в скверике тоже маялась девчонка, с виду еще школьница, из седьмого-восьмого класса. Опять же, наверное, проблемы: залетела в своем раннем возрасте и теперь решает, как быть. Да если бы она знала, дурочка, какое счастье нянчить ребенка, когда никто не может никуда его увезти! Да плевать тебе на школу, на пересуды соседок и вообще на все жизненные трудности! Ты просто еще не знаешь, что в жизни почем, оттого и переминаешься тут с ноги на ногу... вместо того чтобы заявить и дома, и в школе, и врачам: никаких абортов! рожаю!
Может быть, Валька сказала бы все это девчонке вслух, но пигалица уже ушла куда-то вглубь аллеи, а бежать за ней было некогда. Валька выбрала себе наблюдательный пост: местечко в кустах, откуда все было видно, а саму ее сразу не заметишь. Главное, ворота роддома как на ладони. И, может быть, именно это обстоятельство окончательно решило судьбу Игоря Сергеевича — Валька увидела выходящую оттуда семью с букетами, с фотоаппаратом, с поцелуями и поздравлениями. Впереди шли новоиспеченные родители; измученная мамочка и отец, который нес на руках пышный сверток с голубыми лентами. В эту секунду Валька почувствовала, что поднять на врача руку с финкой ей вполне по силам. Вот почему для других родившийся мальчик — радость, а для нее — мрак?
8
Дверь в квартиру моей учительницы открыл ее пьющий сосед — я запомнила его еще с прошлого раза. Тогда он был весь в рыжей щетине, а сейчас кое-как побритый. Но все равно это мало меняло его облик. Моему приходу он удивился и вроде как слегка испугался, а на вопрос, дома ли Илария Павловна, вежливо препроводил к ее двери и постучал.
— Кто там? Это ты, Толик? — отозвался изнутри надтреснутый старческий голос моей учительницы.
И вот я опять в комнате, которую запомнила с того давнего посещения, и она, представьте себе, нисколько не изменилась. Та же обстановка, тот же запах сухого дерева и почти выветрившихся духов и как будто засохших корзиночек мальвы. Потом я заметила кое-где лежащую слоем пыль — видно, Илария Павловна уже не могла полноценно убираться. Она располнела, ее ноги были спеленуты эластичными бинтами, поясница перетянута шерстяным платком. Не быстро передвигаясь по комнате, она доставала из старинного резного буфета чашки и блюдца.
— Мальва, деточка, как хорошо, что ты меня навестила. Вот сейчас чайку с тобой выпьем и поговорим по душам!
— Как вы живете, Илария Павловна?
— Жаловаться не хочу, а хвастаться нечем. Эта наша квартира теперь превратилась в ковчег для убогих и несчастных. Мне семьдесят восемь лет, соседке вовсе под девяносто...
— А соседу? — полюбопытствовала я.
— Толику? Ему тридцать восемь. Он у нас молодой, совсем мальчишечка. Но, можно сказать, мы еще получше приспособлены к жизни, чем он. Что ты хочешь, запой через каждые два месяца!
— Беспокоит вас пьяный, да?
— Мы с Дарьей Титовной сами за него беспокоимся. Ухаживаем, пока пьет, а потом курицу покупаем — бульоном силы поднимать. Бульон в таком деле первое средство!
— Что же, ему не стыдно, что две старушки... — начала было я и осеклась на слове.
— Ничего, деточка, все правильно — старушки и есть, что уж тут мудрить. А Толику-то, наверное, стыдно, только он ничего с собой поделать не может. Как пришел десять лет назад с военной службы, так и стал выпивать. В горячей точке служил.
