осталось у нее и от квартиры «зубной врачихи» В. С. Ляминой, где было «чище и семейственней», но ее роман с молодым человеком находился под пристальным вниманием всех домашних: «Мы были как рыбы в аквариуме: каждый жест, каждый взгляд брался на прицел»[122]. Подводя итог пережитым мучениям, вызванным грубыми вторжениями в ее личную жизнь и необходимостью выслушивать прямые оскорбления, мемуаристка писала: «Для меня „хозяйки“ давно стали ненавистными угнетательницами»[123].
Еще большее испытание пришлось пережить некой госпоже Михайловой, снимавшей комнату у жены провизора Мелас. Последняя имела столь дурной нрав, что жильцы в ее квартире долго не задерживались. Не стала исключением и Михайлова, но, к несчастью для нее, съезжая, она забыла в комнате некоторые вещи. Когда Михайлова на следующий день зашла за ними, то на нее сначала накинулась кухарка и исцарапала ей лицо, а потом «оскорбила действием» сама Мелас. Дело окончилось судом и справедливым приговором: прислуге десять дней ареста, хозяйке – пять.
Попутно упомянем здесь обитателей так называемых меблированных комнат – заведений, близких по типу к гостиницам и отличающихся от них меньшим количеством «нумеров», а также уровнем комфорта. По всей видимости, грань между ними была настолько зыбкой, что в справочнике «Вся Москва» несколько гостиниц («Люкс-отель», «Билло» и др.) одновременно значились и в графе «Меблированные комнаты».
«Меблирашек», как их называли в обиходе, перед Первой мировой войной в Москве насчитывалось более двухсот. Располагались они в основном в центральной части города. Скажем, на Маросейке в доме № 6 находились сразу три заведения: «Россия», «Фортуна» и «Бельгийское подворье».
В литературе того времени дешевые «меблирашки» – жилье для весьма невзыскательного человека. Достаточно было герою какого-нибудь рассказа осмотреться вокруг, как читателю становилось понятно, что дело происходит в «нумерах» (в данном случае называемых «Трынка»):
«Ардалион Петрович Попугайчиков на первых порах разрешился теми же самыми странностями, какими вообще разрешаются новые жильцы „Трынки“, то есть обнюхал все четыре стены с мебелью, приблизительно сосчитал клоповые резиденции, игнорируя самих обитателей, апатично разгуливающих на обоях, дал щелчка остановившемуся в недоумении черному таракану и полюбопытствовал, до какой степени одна ножка кровати недоразвилась до остальных трех».
Селились в меблированных комнатах не только приезжие, но и москвичи вроде сосредоточившихся на науке приват-доцентов или одиноких молодых людей, промышлявших случайными заработками, которых устраивало пристанище стоимостью от 30 коп. в сутки (цена начала XX в.). На эти деньги жилец получал комнату, обставленную необходимой мебелью (дорогие номера могли состоять из нескольких комнат, в обстановку которых входил рояль), и обслуживание. Уборку производила горничная, а лакея-«коридорного» можно было вызвать электрическим звонком и приказать ему подать в номер самовар, обед, заказанный «по карточке», или послать за продуктами в лавку. У дверей нес дежурство швейцар.
Во всех меблированных комнатах были установлены телефоны, что для постояльцев являлось несомненным удобством – в любое время прислуга подзывала их к аппарату.
Главное отличие «меблирашек» от частной квартиры заключалось в том, что жильцы должны были подчиняться общему регламенту. Образчик правил проживания в меблированных комнатах был приведен газетой «Новости дня»:
«Запрещается лежать на диванах.
Безусловно не дозволяется вбивать гвозди в стену.
Гости могут быть у жильцов до 11 часов вечера и отнюдь не ночевать.
Посещение квартирантов гостями после 11 часов и вход посторонних в номера после указанного времени безусловно не допускается.
Гулять по коридору после 10 часов вечера и утром до 8 часов воспрещается.
Не уплатившему по счету отказывается во всем».
Среди неписаных правил, которым подчинялись жильцы «меблирашек», было требование местного этикета: «прежде стукнуть в дверь и уже на фразу: antrez![124] – войти». Характерным свойством меблированных комнат было то, что их обитатели довольно быстро сходились друг с другом.
Впрочем, в разных заведениях были свои порядки. Как-то жильцы меблированных комнат Романова, стоявших на углу Тверского бульвара и Малой Бронной, пожаловались в газету, что там в свободных номерах довольно часто устраиваются театральные репетиции. Активное участие в них принимал сам владелец меблированных комнат.
«Репетиции эти сами по себе, конечно, ничего дурного из себя не представляют, – писали постояльцы г-на Романова, – но если принять во внимание, что в дни таких репетиций от разносящегося по всем соседним номерам крика, шума, смеха артистов-любителей не приходится в собственном помещении спать далеко за полночь, то такие репетиции, в особенности для лиц трудящихся, которым предстоит к 9 час. утра уже быть на службе, – являются истинным наказанием.
Да если прибавить к этому, что одной из жилиц названных меблированных комнат разрешается держать в нумере трех кошек, к которым по ночам являются еще их гости, устраивающие свои кошачьи концерты иногда до утра, и что, несмотря на сетования квартирантов, администрацией нумеров никаких мер к прекращению этих концертов не принимается, то вы поймете, какие мытарства испытывает по ночам усталый и желающий отдыха квартирант меблированных комнат г. Романова».
Однако более всего бесправие жильцов проявлялось в тех случаях, когда владелец по каким-то своим соображениям вдруг отказывал им в приюте. Так, в феврале 1910 года обитатели всех 44 номеров меблированных комнат «Бостон» в одночасье оказались на улице. Удивительное даже по меркам Москвы событие описал побывавший на месте В. А. Гиляровский:
«В меблированных комнатах „Бостон“, в д. Коровкина на углу Тверской и Садовой ул. вчера разыгралась совершенно исключительная история. Дело в следующем: арендатор „Бостона“ г. Ярмолович по исполнительному листу имел быть выселенным со всем своим имуществом и всеми жильцами, переполнившими 40 номеров „Бостона“. Жильцы об этом ничего не знали. Приезжали, занимали номера, одни платили вперед, другие не платили, но все жили совершенно спокойно.
Вдруг вечером 15 сентября по номерам начал бегать мальчик из швейцарской и раздавать повестки судебного пристава, в которых было сказано: «По исполнительному листу мирового судьи от 9 сентября за № 107 очищение „Бостона“ от жильцов мною назначено на 18 сентября, в 2 часа дня».
Жильцы приняли повестки, но никакого значения им не придали. А один жилец так и не принял повестки, хотя таковую пытались ему вручить. Это повестка за № 1608, написанная на имя квартиранта Игоря Ш. Ему, оказавшему сопротивление властям при вручении повестки, вчера минуло ровно девять месяцев со дня рождения. По какой статье закона была послана повестка младенцу – вопрос юридический, на который должен ответить юрисконсульт домовладельца И. А. Коровкина присяжный поверенный В. Г. Павлович, автор вчерашних ужасов «Бостона».
Ровно в 2 часа появилась на лестнице процессия. Впереди шел присяжный поверенный Павлович, высокий, щегольски одетый, за ним петушком подпрыгивал невзрачный сухой старичок, в очень подержанной бекеше – домовладелец И. А. Коровкин, за ним судебный пристав со знаком и портфелем, а далее – толпа людей в грязных фартуках и рваных пиджаках – рабочие для выселения. Заключал процессию околоточный.
В номерах засуетились. Где приотворялась дверь и показывалось испуганное лицо, где щелкал замок, запираемый изнутри.
В конце коридора, за стеклянной дверью, на кресле занял место г. Павлович и предложил судебному приставу, разбиравшему бумаги, «приступить к делу». Орда рабочих с шумом рассыпалась по коридору. Жильцы обоего пола с испуганными лицами со слезами бросались умолять г. Коровкина отсрочить им только до понедельника.
– Я здесь ни при чем-с, к ним пожалуйте, их просите! – указывал г. Коровкин на своего юрисконсульта.
Жильцы бросались к тому со слезными мольбами:
– Только до понедельника. Ведь не на улице же оставаться!
