организационно-административная работа была подчинена Я.М. Свердлову, который одновременно возглавлял ВЦИК и курировал деятельность советского аппарата. В какой-то степени этого требовала чрезвычайная ситуация — гражданская война, глубокий экономический кризис, нехватка квалифицированных кадров в самой партии. Но подобная практика в корне убивала традицию коллегиального руководства, и нисходящие партийные структуры ориентировались на стиль руководства верхов. Это не было проявлением чьей-то персональной воли, это был объективный процесс, который прекрасно объяснил в своей книжке И. Юренев: «Бюрократизм источником своим имеет иерархическое построение государственного аппарата Советской Республики. Это основа бюрократизма»[378]. Действительно, как гласит умная английская поговорка, «каждая иерархия рождает своего папу римского». Став частью государственного аппарата, боль- шевистская партия была вынуждена перенимать новый стиль личных взаимоотношений, очень далекий от тех, ко- торые царили в партии до 1917 года. Юренев был вынужден констатировать: «Товарищеские отношения заменяются не только чисто деловыми и «служебными», а часто прямо враждебными… Бросив самый беглый взгляд на составные элементы нашей партии последних полутора-двух лет, — мы должны признать, что по сравнению с 1917 г. — я не говорю уже о 1903 г. — 1907 г. — партия представляет гораздо менее крепкий внутренней спайкой организм»[379]. И в этом тоже не было ничего удивительного, ибо, вбирая в себя представителей различных социальных групп и различных категорий служащих, партия превращалась в слепок общества со всеми присущими ему противоречиями. В этой новой ситуации уже и помыслить было невозможно о внутренней сознательной дисциплине. Дисциплину в такой партии можно было поддерживать только с помощью чисто административных мер и дальнейшей централизации руководства, которые, вольно или невольно, убивали внутрипартийную демократию. Впоследствии даже появляется термин — «милитарная дисциплина». Ленин пытался оправдать курс на дальнейшую централизацию следующим образом: «Партия наша теперь является менее политически воспитанной в общем и среднем… чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент, особенно при громадном преобладании крестьянства, которое быстро просыпается к самостоятельной классовой политике»[380]. Для Ленина было очевидно, что возврат к той политике, которая проводилась в первые постоктябрьские месяцы, чреват экономическим хаосом и ведет в дальнейшем к росту анархии, что играет на руку «мелкобуржуазной стихии» в лице, прежде всего, крестьянства. Политика централизации управления в данной ситуации — при всех своих минусах — с точки зрения Ленина была единственно возможной, а все сопутствующие этой политике негативные моменты Ленин считал возможным устранить или нейтрализовать силовыми методами, опираясь на чрезвычайные комиссии, ревтрибуналы, а затем и на «рабоче-крестьянскую инспекцию». Происходит дальнейшая абсолютизация государственного насилия, как единственно приемлемого революционного метода достижения целей. Как справедливо заметил Е.Г. Гимпельсон, большевики никак не могли понять, «что любое государство, независимо от общественного строя, не может существовать без обслуживающего его социального слоя чиновничества, являющегося носителем бюрократизма. Большевики не признавали, что бюрократизм — атрибут любой организованной системы управления и намеревались покончить с этим злом «одним ударом»[381]. Часть большевиков видела панацею от бюрократизма в «орабочивании» аппарата управления, именно с этих позиций выступила в течение 1920 года т. н. «рабочая оппозиция», но это была еще одна иллюзия, на развенчание которой ушло несколько лет практической деятельности и ожесточенных дискуссий внутри самой партии большевиков.
Необходимо признать, что централизация системы управления, как и политика «военного коммунизма» были продиктованы реальной необходимостью: советская Россия была изолирована практически от всего цивилизованного мира и могла выжить в этой ситуации только за счет весьма жестких и неординарных мер, ведя при этом ожесточенную гражданскую войну. Само проведение этой политики характеризуется многочисленными зигзагами и временными компромиссами, да и в руководстве партии большевиков не было полного единства по вопросу о конкретных механизмах и методах проведения этой политики. В частности, еще в августе 1918 года против политики «продовольственной диктатуры» выступил Л.Б. Каменев, возглавивший Московский Совдеп и коммунистическую фракцию во ВЦИК. Ряд видных большевиков выступили осенью 1918 года против крайностей «красного террора». Что касается Ленина, то его основной целью осенью 1918 года становится задача «нейтрализовать в гражданской войне наибольшее возможное число крестьян»[382]. Логика шахматиста вновь берет верх, и Ленин все более и более критически относится к коммунистическим экспериментам в деревне. Ленин начинает осознавать, что для победы в гражданской войне необходимо взять в союзники, или, по крайней мере, нейтрализовать деревенского середняка. И, главное, заинтересовать его экономически. Еще 5 августа 1918 года появился декрет об обязательном товарообмене, но что вымирающий город мог дать деревенскому жителю? В декабре 1918 года на Шестом Всероссийском съезде Советов были ликвидированы комбеды, вызывавшие у крестьян жгучую ненависть. Ленин отказался от идеи перенести гражданскую войну в деревню, осознав, что это чревато поражением во всероссийской гражданской войне между белыми и красными. Необходимо было упорядочить отношения между государством и деревней. Декретом от 11 января 1919 года вводится разверстка зерновых хлебов и фуража, что, по мнению С.Л. Павлюченкова, явилось непосредственной переходной ступенью к процентному натуральному налогу 1921 года, ибо было введено понятие «нормы». Продразверстка использовалась и царским правительством в последние годы войны. Павлюченков не отказал себе в сарказме: «Большевики отступили к опыту царского министра Риттиха»[383]. Более того, в некоторых губерниях было позволено сдавать урожай потребкооперации за рубли, но это была чистая пропаганда, так как обесцененные рубли никого не интересовали.
И все же ситуация начала 1919 года давала некоторые основания для оптимизма. В Германии и Австро-Венгрии произошли революции и там активизировались радикальные элементы социал-демократии, пал режим Скоропад- ского на Украине, и гражданская война здесь приносила ощутимые успехи большевикам. Возникли советские республики в Прибалтике. В Москве готовились к организации Коминтерна и проведению его первого конгресса. По инициативе Вудро Вильсона большевиков приглашали на переговоры на Принцевы острова. Весьма неплохо обстояли дела на востоке, где Красной армии удавалось сдерживать Колчака. Однако в самой партии обостряется борьба между сторонниками дальнейшей централизации системы власти и теми старыми большевиками, которые видели в этом угрозу самим основам «пролетарской демократии». В январе 1919 года в газете «Правда» появились статьи И. Вардина и Н. Осинского, в которых констатировался разрыв между «верхами» и «низами», бюрократизация советского аппарата. В статье Осинского предлагались довольно радикальные методы борьбы с этим злом: подчинение ЧК судебной власти и широкая гласность, допускающая свободу печати (исключая призывы к прямому свержению Советской власти)[384]. Именно этими выступлениями на страницах «Правды» заявила о себе группа «демократического централизма», включавшая многих бывших левых коммунистов. Более конкретные лозунги «децисты» выдвинули на январской общегородской партконференции в Москве, потребовав, чтобы центральные органы власти учитывали мнение местных органов, а в их резолюции предлагалось функции Совнаркома передать Президиуму ВЦИК, который был подотчетен съездам Советов. Как особо подчеркивает С.А. Павлюченков, «нейтральную официальную резолюцию Московского комитета спасло от провала энергичное выступление пред- совнаркома Ленина, который назвал проект децистов отдающим «тиной местничества» и, напротив, подчеркнул, что по его мнению, разруху можно уничтожить «только централизацией, при отказе от чисто местнических интересов»[385]. Между тем, на ряде губернских конференций позиции децистов были поддержаны и их представители избраны делегатами VIII съезда партии.
Накануне съезда в Москве прошел I Конгресс Коминтерна, на котором перспектива мировой революции оценивалась как вполне реальная. На адрес съезда поступают приветственные телеграммы от правительства только что образовавшейся Венгерской советской республики. Делегаты съезда, считая, что начавшиеся европейские революции приблизят разгром белого движения, уверены, что гражданская война идет к завершению и близится первый этап мировой революции. Поэтому один из главных вопросов, поднятых на съезде, это вопрос о Красной Армии. Многие старые большевики были уверены, что засилье бывших офицеров старой армии («военспецов»), равно как и введение в ней порядков, напоминающих старорежимную армию, резко меняет пролетарско-демократический характер Красной Армии, что чревато
