появлением бонапартистских настроений в верхушке армии. И примеры тому были: мятеж левого эсера Муравьева летом 1918 года, история командарма Сорокина, вышедшего из-под подчинения партийным органам. Именно эти настроения представляла на съезде т. н. «военная оппозиция», которая отнюдь не призывала к партизанщине, но к жесткому контролю над военспецами и демократизации отношений внутри армии, прежде всего, в армейских парторганизациях. Резко в штыки было встречено появление политотделов: «Никакого намека на коллегиальность, на созыв партийных конференций, на обсуждение возникающих вопросов в проекте нет… Это лишь канцелярия по информации и агитации. Никакой живой работы нет»[386]. В рядах «военной оппозиции» сошлись как бывшие левые коммунисты (В. Смирнов, Г. Сафаров, Г. Пятаков), так и старые ортодоксально настроенные большевики (Р. Самойлова, Ф. Голощекин, А. Мясников), видевшие в «перерождении» Красной Армии угрозу непосредственно Советской власти. Главный докладчик от «военной оппозиции» В. Смирнов заявил, выступая на съезде: «Главное, к чему должна стремиться наша военная политика — это построить такую армию, которая сознательно защищала бы дело пролетарской революции» [387]. Однако Троцкому и его окружению удалось убедить делегатов съезда, что при должном контроле за военспецами и активной политической работе среди бойцов, Красная Армия не утратит пролетарского характера и будет надежной опорой советской республики и большевистской партии. Эту точку зрения поддержал Ленин. Многомиллионная крестьянская армия отдавалась под контроль политотделов и особых отделов ВЧК. Будущее покажет, что угроза поворота штыков Красной армии против большевиков отнюдь не была снята, но о Кронштадте как угрозе тогда еще никто не мог даже подумать.
Политический отчет Ленина был посвящен отношению к среднему крестьянству. Ленин вполне осознал к этому времени, что именно от настроений среднего крестьянства зависит победа большевиков в гражданской войне. Ленин призывает к осторожности в отношении среднего крестьянства и мелкой буржуазии, но объясняет это чисто тактическими мотивами. Расстановка классовых сил слишком неопределенна, а к середняку апеллируют и мелкобуржуазные партии. Послабления в отношении середняка — вопрос тактики. Максимально сузить базу для недовольства, вывести середняка из антибольшевистского лагеря — но не более того. Именно к этому призывает Ленин. Он признает: «От нас потребуется час- тая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. «Как это, — скажет он, — вчера вы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стенке. Какое противоречие!..» Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево»[388].
Тезисы Ленина по проблеме отношения к середняку отражали настроения большинства членов партии, поэтому нашли полную поддержку у делегатов съезда. Гораздо более бурно проходило обсуждение вопросов советского и партийного строительства. Руководству партии пришлось выслушать нелицеприятную критику и обвинения в насаждении бюрократических методах руководства. Наиболее характерным в этом отношении было выступление одного из лидеров децистов Н. Осинского: «В настоящее время старые партийные товарищи создали целый чиновничий аппарат, построенный, в сущности говоря, по старому образцу. У нас создалась чиновничья иерархия. Когда мы выставляли в начале революции требование государства- коммуны, то в это требование входило следующее положение: все чиновники должны быть выборными и должны быть ответственными перед выборными учреждениями. У нас теперь получилось фактически такое положение, когда низший чиновник, действующий в губернии или уезде и ответственный перед своим комиссариатом, в большинстве случаев ни перед кем не ответственен. Этим в значительной степени объясняются безобразия, которые производят «люди с мандатами», на этой почве и развивается произвол. Замечается крайнее развитие канцелярщины»[389] . Правда, Осинский признавал наличие факторов, в какой-то мере объясняющих это явление — чрезмерно быстрое структурирование государственного аппарата и режим чрезвычайщины, порожденный гражданской войной. Однако то, что принцип выборности был заменен принципом назначения, по мнению оппозиции, в принципе меняло все направление советского строительства. «Идя таким путем, — заявил один из делегатов, представитель децистов Е. Игнатов, — мы сами роем себе могилу»[390].
Оппозиция требовала вернуть принцип выборности и разграничить функции партийных организаций и Советов. Надо отдать должное той атмосфере гласности, которая царила на этом съезде, открыто звучали весьма нелицеприятные для партийной верхушки заявления. В частности, будущий лидер группы «демократического централизма» Сапронов (в прошлом — левый коммунист) заявил: «Оппозиция создалась не ради оппозиции, а очевидно сама жизнь вызывает новые потребности, к которым мы должны прислушиваться».
Его поддержал делегат Волин: «В некоторых губерниях слово «коммунист» вызывает глубокую ненависть не только у кулацкого элемента, но подчас и в среде бедняков и середняков, которых мы разоряем»[391].
Очень много на съезде говорилось о том, что одни органы власти не желают признавать полномочия других органов власти, а бездействие в этом случае Совнаркома, который сосредоточился на издании декретов, ведет лишь к анархии в системе управления. Нередки случаи, когда декреты Совнаркома противоречат распоряжениям Реввоенсовета, и наоборот.
В какой-то степени это говорило о том, что внутри государственного аппарата уже формировалась клановая система и между отдельными группами этой системы уже раскручивалась борьба за влияние и власть. Вряд ли это ускользнуло от внимания Ленина. Но для него методом нейтрализации подобных негативных явлений виделась не «пролетарская демократия», а дальнейшая централизация власти с опорой на контролирующие и репрессивные органы. Угадав настроения вождя, об этом открыто на съезде заявил Л.М. Каганович: «В централизации — все спасение!»[392]
Для Ленина замена централизации демократией (в любых формах) означала начало реставрации буржуазных отношений, ибо партия в эти годы пополнялась в основном мелкобуржуазными (по терминологии Ленина) элементами. В стране с преобладающим крестьянским населением, с крайне люмпенизированным рабочим классом, частные и групповые интересы неминуемо должны были взять верх над идеологией, над социализмом как конечной целью русской революции. Н.А. Бердяев по этому поводу писал: «Ленин не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа. Но он бесконечно верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового человека, совершенного социального человека, не нуждающегося больше в насилии… Он не предвидел, что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические»[393]. Речь, конечно же, шла о диктатуре бюрократического аппарата.
Надо полагать, что как раз это Ленин предвидел. Демократические формы организации власти, по его глубокому убеждению, никогда не мешали всевластию чиновников, и Ленин писал об этом неоднократно, характеризуя буржуазное общество. После социально-политических опытов 1917–1918 годов Ленин признает только один вид демократии: коллективную апелляцию рядовых членов партии к съезду и ЦК. Время внутрипартийной демократии дореволюционного периода прошло, в условиях гражданской войны необходимо максимальное сосредоточение власти в центре, что, однако, не исключает свободу внутрипартийной дискуссии. Во избежание буржуазного перерождения партии он (но не сам, будучи, очевидно, не до конца уверен в правильности этого решения, а устами Зиновьева) предлагает максимально широко открыть доступ в партию рабочим и крестьянским элементам. Зиновьев на VIII съезде заявил, что «после 15 месяцев диктатуры 350.000 членов партии несообразно небольшая цифра»[394]. Этому заявлению предшествовало длительное убеждение однопартийцев в том, «что в отдельных углах руководящий слой становится слоем не рабочим, а слоем служилой интеллигенции советских чиновников, советских и партийных бюрократов, которые иногда соединяют в себе одновременно роль председателя партийного комитета, председателя Совета, председателя чрезвычайки, председателя ревтрибуналов и целого ряда других учреждений»[395]. Сосредоточение огромной власти в руках одного лица, тем более недавно примкнувшего к партии и не имеющего дореволюционного партийного стажа, а иногда и вышедшего из чуждой классовой среды, чревато очень серьезными опасностями, — признает Зиновьев. Однако он лишь декларативно признает наличие
