Батисом, возглавлявшими кронштадтских коммунистов. Антитроцкистская агитация усилила анархистские настроения среди матросов и подорвала авторитет кронштадтских коммунистов. Еще раньше, в сентябре 1920 года внутрипартийная дискуссия среди финских коммунистов, проживавших в качестве эмигрантов в Петрограде, спровоцировала ряд молодых коммунистов на террористический акт против старых членов финского ЦК.
Отправка части делегатов X съезда в качестве добровольцев на подавление Кронштадтского мятежа несколько разрядила ситуацию на съезде, но это не делает менее интересным содержание критики, предъявленной верхушке партии представителями оппозиционных групп, как и предложения по выходу из кризиса, зафиксированные в проектах резолюций децистов и рабочей оппозиции.
Особый интерес представляет распространенная на съезде брошюра А.Коллонтай «Рабочая оппозиция», в которой утверждалось: «За рабочей оппозицией стоят пролетарские массы, или точнее: рабочая оппозиция это классово-спаянная, классово-сознательная и классово-выдержанная часть нашего промышленного пролетариата, которая считает, что нельзя подменять великую творческую силу пролетариата в деле строительства коммунистического хозяйства формальной вывеской диктатуры рабочего класса»[423]. Впервые после 1918 года на съезде РКП прозвучала апелляция к творческим силам пролетариата. Часть старых большевиков продолжала мыслить марксистскими категориями, что вело к некоторой идеализации и т. н. рабочего класса, и возможных путей выхода из кризиса. По мнению Коллонтай, основная область классового творчества — это создание новых хозяйственно-производственных форм, но как раз от этого рабочий класс руководством партии был отчужден. В брошюре Коллонтай острая и справедливая критика партийных верхов соседствовала с абсолютно не соответствующими ситуации предложениями выхода из кризиса: «Широкая гласность, свобода мнений, свобода дискуссий, право критики внутри партии и среди членов производственных союзов — таков решительный шаг к упразднению системы бюрократизма» [424]. Разумеется, подобные предложения на фоне разворачивающихся по всей стране крестьянских восстаний и активизации эсеровских и меньшевистских организаций (из числа нераспустившихся и продолжающих борьбу) не могли восприниматься всерьез даже теми, кто разделял критический настрой брошюры. Это была своеобразная экстраполяция свобод буржуазной демократии на всю систему внутрипартийных отношений, противоречащая большевистской традиции: свобода дискуссий и критики не возбранялась, но только до принятия руководством (ЦК) определенных решений, которые подлежали неукоснительному выполнению. По этому поводу Ленин заявил: «Мы — не дискуссионный клуб».
Теперь членов партии призывали не останавливаться и перед этим табу, признавая возможным и критику решений верхушки партии. «Рабочая оппозиция» напрямую обвинила ЦК в авторитарных тенденциях. В ситуации, когда партия большевиков слилась с аппаратом государственного управления, допущение свободы мнений и свободы дискуссий фактически означало свободу оппозиционных группировок не только в партии, но и в профсоюзах, и в государственном аппарате, что могло быть первым шагом к расколу РКП(б) и возрождению многопартийности. Однако лидеры «рабочей оппозиции», как и лидеры децистов утверждали, что они не против диктатуры партии, они лишь против того, что эта диктатура обретает черты диктатуры определенного круга лиц, а рядовым членам партии достается роль простых исполнителей воли Центра. Смелее всех оказался лидер децистов Сапронов, который еще на IX съезде осмелился обратиться лично к Ленину: «Тов. Ленин, против вашей теоретической подготовки, против ваших знаний никто не спорит, и теоретически слишком трудно с вами вести здесь дискуссии. Но все-таки позвольте нам, невеждам, задать вам вопрос. Если вы идете по этой системе, думаете ли вы, что в этом будет спасение революции? Думаете ли вы, что в машинном послушании все спасение революции?»[425]
Подчиниться авторитету Ленина старые большевики, а за ними и наиболее активная часть партии, еще могли. Подчиниться режиму личной власти отдельных членов руководства партии — категорически отказывались. На этой почве в 1920–1921 годах возникло немало внутрипартийных конфликтов.
Об этом еще в 1920 году писал и Юренев: «Ни для кого не секрет, что в результате постепенного отрыва Центра от масс в нашей партии не малую роль стала играть политика личного режима, личных усмотрений и т. д. и т. д. При смещениях работников, совершаемых зачастую по настоянию того или другого влиятельного партийного или советского чиновника, смещаемому почти никогда не сообщалось о мотивах этой операции. Выходило нечто вроде отставки по 3-му пункту[426]. На конференции устами т. Зиновьева Центральный Комитет вынужден был гласно заявить: «Я знаю, что имеют место и такие случаи, когда бывают репрессии при распределении, например, или мобилизации. Нужно, чтобы репрессия была обсуждена соответствующей инстанцией, когда человеку прямо сказано: ты провинился в таком-то деле, хочешь исправиться, работай столько и столько в таком-то месте. Против такой репрессии никто возражать не будет. Против личного режима мы должны объявить самую упорную борьбу»[427].
Именно критика режима личной власти отдельных руководителей, основанного на бюрократизации партийного и советского аппаратов, была признана на X съезде правильной с точки зрения его опасности для партийного строительства в новых условиях. Ленин признал, что в критике со стороны и децистов, и «рабочей оппозиции» есть верные замечания, к которым нельзя не прислушаться. Поэтому X съезд и принял резолюции о необходимости сохранения внутрипартийной «рабочей демократии». Однако в целом позиция сторонников Шляпникова и Коллонтай была признана «синдикалистским и анархистским уклоном» в партии. Что особо обеспокоило Ленина? В своем выступлении на съезде он заявил, что если «тов. Коллонтай жирным шрифтом пишет: «Недоверие к рабочему классу (разумеется, не в области политической, а в области хозяйственно-творческих способностей класса) — вся суть тезисов, подписанных нашими руководящими верхами», — то это на тему о том, что они-де настоящая «рабочая» оппозиция. На 36 странице той же брошюры есть еще более яркое выражение этой мысли: «Рабочая оппозиция» не должна идти, да и не может идти, на уступки. Это не значит звать к расколу…». «Нет, ее задача иная. Даже в случае поражения на съезде — оставаться внутри партии и шаг за шагом твердо отстаивать свою точку зрения, спасая партию и выправляя ее линию»[428] .
Думается, что именно этот тезис брошюры Коллонтай вызвал особую тревогу Ленина и послужил одной из главных причин принятия знаменитой резолюции «О единстве партии», запрещающей всякую фракционную деятельность внутри РКП(б). Казалось, еще недавно, на VIII съезде партии, Зиновьев утверждал: «Оппозиция — вещь законная. Никто против этого ничего не имеет. Съезд для того и созываем, чтобы каждая группа нашей партии сказала свое мнение»[429].
Теперь в резолюции «О единстве партии» было заявлено: «Необходимо, чтобы все сознательные рабочие ясно сознали вред и недопустимость какой бы то ни было фракционности, которая неминуемо ведет на деле к ослаблению дружной работы и к усиленным повторным попыткам примазывающихся к правительственной партии врагов ее углублять разделение и использовать его в целях контрреволюции.
Использование врагами пролетариата всяких уклонений от строго выдержанной коммунистической линии с наибольшей наглядностью показало себя на примере кронштадтского мятежа, когда буржуазная контрреволюция и белогвардейцы во всех странах мира сразу выявили свою готовность принять лозунги даже советского строя, лишь бы свергнуть диктатуру пролетариата в России, когда эсеры и вообще буржуазная контрреволюция использовала в Кронштадте лозунги восстания якобы во имя Советской власти против Советского правительства в России[430]. Такие факты доказывают вполне, что белогвардейцы стремятся и умеют перекраситься в коммунистов и даже «левее» их, лишь бы ослабить и свергнуть оплот пролетарской революции в России» [431].
За два года ситуация резко изменилась. Резолюции X съезда свидетельствовали и о качественном изменении кадрового состава партии, и о постепенном осознании новой исторической ситуации, и о новом понимании роли руководящих органов в условиях послевоенного партийного и хозяйственного строительства. Партия становилась частью государственного механизма, прощаясь по дороге к поставленным социально-экономическим целям с большевистскими традициями. Но тем самым она вообще теряла свойства политической партии.
Между тем руководство РКП(б) сохранило структуру (или было «построено», как выразился на XII
