разобрав вакансии, разъезжался по своим запасным батальонам. А оттуда с маршевыми ротами отправлялись на фронт. От каждого взвода выпускаемых оставалось при школе, по выбору взводного офицера, по два прапорщика, которые были помощниками взводного офицера. Выбирались, конечно, лучшие. Они были очень хорошими помощниками. Оставались они в школе 4 месяца, а затем отправлялись в один из запасных батальонов».
Стоит отметить, что с началом войны, когда было резко увеличено число юнкеров, в Алексеевском училище также были введены должности помощников курсовых офицеров. Их предлагали занять выпускникам-прапорщикам, прекрасно себя зарекомендовавшим во время учебы. П. А. Нечаев упоминает, что такие офицеры считались прикомандированными на неопределенный срок. Некоторые из них, прослужив при училище год, получили чин подпоручика и были награждены орденом Св. Станислава (но без мечей – т. е. как за гражданскую службу).
Остается сказать, что в сентябре 1914 года специальным приказом императора было введено производство в офицеры прямо на театре военных действий. Командующие фронтов и армий получили право без экзаменов производить в прапорщики солдат и унтер-офицеров, показавших в боях храбрость и имевших соответствующий образовательный ценз. Царь затем лишь утверждал списки Высочайшим приказом.
Встречу на улицах Москвы с таким офицером, получившим погоны со звездочкой через два месяца пребывания на фронте, описал журналист газеты «Утро России»:
«На него обращают внимание все и всюду, где бы он ни появился. Слишком разительный контраст – эта папаха, сурово нависшая над бровями, и эти глаза, такие безмятежные, юные, с золотыми огоньками.
Конечно, Георгиевский крест – и офицерское снаряжение. Кожаные ремни на детских плечах. Да сколько же ему лет, наконец? Это – самый юный офицер в российской армии. (…)
Большая диковинка, этот юноша в офицерской форме, и за ним следуют толпы зевак, а он двигается в толпе спокойно и не спеша, и ни один мускул у него в лице не дрогнет».
История пятнадцатилетнего прапорщика оказалась проста. Бросил гимназию и отправился на фронт добровольцем. Проводя разведку, вместе с пятью товарищами захватил австрийскую батарею, за что был награжден Георгиевским крестом и чином старшего унтер-офицера. А в одном из боев, когда выбыли из строя все офицеры, поднял роту в атаку и захватил вражеские окопы. За этот подвиг он и получил офицерские погоны.
Забавно, что для юного прапорщика страшнее противника оказалась назойливая московская публика:
«Он вспыхивает и вспоминает:
– А вчера… Я был в театре. Подходит ко мне какая-то дама в фойе и смеется и предлагает: Что хотите, розу или апельсин?
– Ну и что же вы выбрали?
– Апельсин. Только оказался скверный, кислятина. И уже потом мне сказали, что это была насмешка. Свиньи!
От обиды он закусывает губу, а папаха еще суровее наползает на брови».
Без экзаменов могли получить офицерский чин полные георгиевские кавалеры[13] – так стал прапорщиком в феврале 1917 года Д. П. Оськин, находившийся на фронте с самого начала войны. Столь длительный срок объяснялся скорее всего невысоким уровнем образования героя.
А вот унтер-офицер И. И. Чернецов в январе 1915 года в письме к сестре сообщал, что ему достаточно сдать документы в полковую канцелярию, чтобы стать прапорщиком, и что в полку «уже многих произвели». Вот только видавший виды фронтовик не очень-то спешил надеть офицерские погоны:
«…дело в том, что все-таки есть разница (которая очень видна в бинокль) между прапорщиком и солдатом в общем строю. Здесь все офицеры ходят с шашками, а не с ружьями, а немцы специально бьют сперва офицеров[14]. Я теперь и так командую полуротой (второй) – 100 человек, и по производстве разницы в этом не будет. Разница в получении жалованья: я получаю теперь 38 р. 75 к. и еще 1 р. 50 к., а прапорщики, наверное, вдвое (хорошо не знаю), но за жалованьем, конечно, в теперешнее время гнаться нечего, не такое время»[15].
Ускоренное производство в офицеры всех, кого только возможно, объяснялось огромными потерями, особенно в пехоте. В воспоминаниях Д. П. Оськина упоминается случай, когда из шести новоиспеченных прапорщиков, прибывших с пополнением, после первого же боя в строю остался лишь один. Остальные были либо убиты, либо ранены.
Об обыденности таких случаев свидетельствует приведенный Д. П. Оськиным разговор фронтовиков, состоявшийся осенью 1916 года: «Прапорщиков гонят пачками, и так же пачками они возвращаются обратно ранеными, контужеными, больными. Мало того, что они совершенно не обучены, но и абсолютно не развиты. Унтер-офицеры, прошедшие учебную команду или получившие это звание за отличия на фронте, в пять раз стоят выше этих прапорщиков».
Квазиофицеры новой волны, которые не могли похвастаться ни глубокими военными знаниями, ни общей культурой, получили на фронте прозвище «Володи». Это про них, не скрывая презрения, распевали куплет:
Р. Коган-Венгеровская. Бравый вояка.
Философ Ф. А. Степун, воевавший с 1914 года, считал, что «в этой скверной песенке скрыт целый ряд тем для очень мрачных социологических исследований». И делал вывод: «Володи губят нашу армию».
Уже летом 1915 года в прессе стали проскальзывать утверждения, что дух войск изменился. Так, в газете «Утро России» в качестве примера был приведен случай, произошедший во время наступления немцев. Запаниковав под натиском противника, солдаты принялись горячо обсуждать: то ли сдаваться в плен, то ли бежать в тыл. Молоденький прапорщик, единственный в роте из оставшихся в строю офицеров, вместо того чтобы вдохновить подчиненных на бой, упал на дно траншеи и зарыдал. Тогда солдаты из жалости (!) к юноше решили остаться и держать позицию.
Впрочем, удивляться здесь нечему. По подсчетам исследователей, в 1917 году в русской армии оставалось всего 4 % офицеров, получивших военное образование до начала Первой мировой войны. Вместо погибших и искалеченных кадровых командиров в войска сплошным потоком шли «офицеры военного времени». Кто-то из них, вроде прапорщика Н. В. Крыленко, со всей страстью сторонника коммунистической доктрины старались «до основанья» разрушить Российское государство. Другим пришлось пережить трагедию развала армии и Гражданской войны. Сотни тысяч из них были убиты большевиками только за то, что, желая защищать Отечество, они надели офицерские погоны.
Прологом к этому стали бои в Москве в октябре – ноябре 1917 года, когда по одну сторону баррикад оказались офицеры и юнкера, а по другую – «революционные массы». Но об этом мы расскажем отдельно.
Лазареты
Прав, кто воюет, кто ест и пьет,
Бравый, послушный, немой.
Прав, кто оправился, вышел и пал,
Под терновой проволокой сильно дыша,
А после – в госпиталь светлый попал,
В толстые руки врача.
Б. Ю. Поплавский
Русские войска еще только собирались вторгнуться в Восточную Пруссию и вступить в сражение с немцами, а Москва уже начала готовиться к приему раненых. В конце июля 1914 года в помощь существующим военным госпиталям по инициативе общественных организаций началось создание частных лазаретов. К шестому августа их насчитывалось уже несколько десятков с общим количеством 1220 мест.
Москвичка Р. М. Хин-Гольдовская в августе 1914 года записала в дневнике:
