Однако бывало так, что юнкерский протест принимал другую форму. Б. М. Шапошников упоминал о случае, когда товарища, посаженного под арест, вся рота провожала в карцер с воинскими почестями. При желании начальство могло расценить это как коллективное выступление, строжайше запрещенное законом, и соответственно покарать всех участников акции.
Наказания к нарушителям применялись строго в рамках воинских уставов: замечание, выговор, наряд вне очереди, под винтовку на час (неподвижное стояние в полной солдатской выкладке – возможность подумать над своим поведением), арест в карцере. Остается загадкой, на основании каких исторических источников авторы нашумевшего фильма «Сибирский цирюльник» изобразили такую нелепую экзекуцию, как стояние на одной ноге. По-видимому, та же фантазия, не обремененная знаниями исторических реалий, породила сцену натирания паркета провинившимися юнкерами. «Наряд вне очереди» отрабатывали дополнительным дежурством, но никак не на хозяйственных работах – для их выполнения существовал специальный штат солдат-служителей. Именно они под присмотром дневальных из числа юнкеров натирали полы[10].
В 1916 году, когда военное командование произвело глобальную ротацию офицерских кадров, в Алексеевском училище штатные преподаватели были заменены офицерами-фронтовиками. По мнению П. А. Нечаева, это привело к ослаблению училищного духа: «Офицеры с фронта обладали боевым опытом, но не могли быстро схватить качества, необходимые офицеру-воспитателю. Особенно это проявилось в их неумении держать себя с юнкерами. То, что было возможно с солдатами, было совершенно недопустимо в отношении юнкеров. Воспитателем быть не всякому дано, и нужно для этого иметь много особых качеств».
Отношения между юнкерами старших и младших курсов также строились на основе взаимного уважения. По свидетельству А. И. Куприна, москвичи с незапамятных времен отказались от «цуканья» – рабской зависимости юнкеров младшего курса от старших («господ обер-офицеров»).
Юнкера Александровского военного училища
«Цук», принимавший формы изощренных издевательств, особо процветал в Петербурге, в элитном Николаевском кавалерийском училище.
«Нам колбасники, немецкие студенты, не пример и гвардейская кавалерия не указ, – реконструировал А. И. Куприн историческую резолюцию, положившую конец “цуканью”. – Пусть кавалерийские юнкера и гвардейские “корнеты” ездят верхом на своих зверях и будят их среди ночи дурацкими вопросами. Мы имеем честь служить в славном Александровском училище, первом военном училище в мире, и мы не хотим марать его прекрасную репутацию ни шутовским балаганом, ни идиотской травлей младших товарищей. Поэтому решим твердо и дадим друг другу торжественное слово, что с самого начала учебного года мы не только окончательно прекращаем это свинское цуканье, достойное развлечений в тюрьме и на каторге, но всячески его запрещаем и не допустим его никогда. (…)
Пусть же свободный от цуканья фараон все-таки помнит о том, какая лежит огромная дистанция между ним и господином обер-офицером. Пусть всегда знает и помнит свое место, пусть не лезет к старшим с фамильярностью, ни с амикошонством, ни с дружбой, ни даже с простым праздным разговором. Спросит его о чем-нибудь обер-офицер – он должен ответить громко, внятно, бодро и при этом всегда правду. И конец. И дальше – никакой болтовни, никакой шутки, никакого лишнего вопроса. Иначе фараон зазнается и распустится. А его, для его же пользы, надо держать в строгом сухом и почтительном отдалении. (…)
Но две вещи фараонам безусловно запрещены: во-первых, травить курсовых офицеров, ротного командира и командира батальона; а во-вторых, петь юнкерскую традиционную “расстанную песню”: “Наливай, брат, наливай”. И то и другое – привилегии господ обер-офицеров; фараонам же заниматься этим – и рано и не имеет смысла. Пусть потерпят годик, пока сами не станут обер-офицерами…»
В дополнение следующим поколениям юнкеров был дан такой наказ:
«Но надо же позаботиться и о жалких фараонах. Все мы были робкими новичками в училище и знаем, как тяжелы первые дни и как неуверенны первые шаги в суровой дисциплине. Это все равно что учиться кататься на коньках или ходить на ходулях. И потому пускай каждый второкурсник внимательно следит за тем фараоном своей роты, с которым он всего год назад ел одну и ту же корпусную кашу. Остереги его вовремя, но вовремя и подтяни крепко. От веков в великой русской армии новобранцу был первым учителем, и помощником, и заступником его дядька-земляк».
Свидетельство о шефстве старших над младшими мы находим и среди воспоминаний выпускников Алексеевского училища 1914 года: «…юнкера старшего курса стали нашими “дядьками”. У каждого молодого свой инструктор “господин старший” и, конечно, начальство: фельдфебель, взводные, отделенные и прочие должностные лица. Все эти “господа подпоручики” начали нас муштровать и приучать к военной дисциплине, довольно суровой, дабы удалить нежелательный и неприглядный к военной службе элемент».
В том же рассказе проскакивает слово «цукать», но уже получившее иной смысл. Теперь оно означало сделанное новичку замечание с добавлением слов: «доложите вашему взводному, отделенному». Следствием было наказание, но строго по уставу. О каких-либо издевательствах не могло быть и речи.
В этом отношении интересна позиция помощника по строевой части начальника Алексеевского училища полковника А. М. Попова. Вот как, по воспоминаниям А. М. Василевского, он прививал будущим офицерам осознанное понимание воинской дисциплины: «Встречая выпускников, замиравших перед ним “во фронт”, он обязательно спрашивал, стояли ли они под ружьем. И если слышал в ответ “нет”, тут же отправлял юнкеров под ружье с полной выкладкой, говоря при этом: “Как же вы будете наказывать других, не испытав этого сами?”»
Училищная жизнь юнкеров была четко расписана, но это не вызывало чувства утраты свободы. В мемуарах «Путь к правде» П. П. Шостаковский писал, что после кадетского корпуса он, наоборот, ощутил себя вольной птицей: «Корпусной режим казался мне тюремным, и все шесть лет я чувствовал себя узником. В училище мне стало вольготно, словно меня выпустили из клетки: гуляй в свободные часы по всему зданию, смотри в окно сколько хочешь, читай что хочешь, занимайся или бей баклуши – одним словом, не жизнь, а масленица».
Возможно, юнкера Алексеевского училища, попавшие после гражданской вольницы в жесткие рамки военной дисциплины, считали по-другому, но все подчинялись новому укладу жизни безоговорочно. Распорядок дня, по описанию Б. М. Шапошникова, был следующий: «…подъем в 6.30 утра под барабан или по специальному рожку, до 7 часов утра туалет и заправка постелей, в 7.30 взводы выстраивались на утренний осмотр, производимый взводными командирами, после чего по полуротно шли в столовую на утренний чай (давалась кружка чаю, хороший кусок белого хлеба и два куска сахару).
После утреннего чая юнкера самостоятельно расходились по классам. Занятия начинались в 8.30 и продолжались до 2 часов дня с большой переменой в 11 часов, во время которой давался горячий завтрак – обычно котлета с черным хлебом, кружка чаю и два куска сахару.
С 2 часов до 4 проводились строевые занятия в манеже или в примыкающем к училищу небольшом дворе. В 4 часа роты возвращались в свои помещения, снимали скатки, патронташи, ставили винтовки в пирамиды, мыли руки и строем шли на обед. Обед состоял из тарелки щей с мясом, второго блюда – котлеты или форшмака и т. д.; по праздничным дням и один раз среди недели давалось сладкое. Каждая рота имела свои столы, и каждый юнкер сидел на своем постоянном месте. Портупей-юнкера занимали концы столов. Они были раздатчиками пищи.
Обед кончался к 5 часам дня, после чего разрешалось полежать в течение полутора часов. С 18.30 до 20.00 каждый самостоятельно занимался в классе подготовкой уроков на следующий день. В 8 часов вечера роты выстраивались и шли на вечерний чай (кружка чаю с белым хлебом), а затем по полуротно в своих помещениях выстраивались на вечернюю перекличку и молитву. Зачитывались приказы, отдавались распоряжения, объявлялся наряд на следующий день. С 21.00 до 22.30 юнкера находились в своих помещениях или в читальне. В это время разрешалось заниматься и в классах подготовкой уроков. Без четверти одиннадцать все ложились спать».
Видимо, со временем в распорядок были внесены коррективы. По описанию П. А. Нечаева, барабан бил повестку в 5.45, и в 6.00 юнкера вскакивали «пулей» по подъему. Завтрак был ровно в 12.00. Попавшие «под винтовку» отстаивали свой час во время послеобеденного отдыха. Лампы гасили в 22.00, оставляя только ночники.
«До осени 1909 г. в училище было керосиновое освещение, – делился воспоминаниями один из
