Можайский Дмитрий отслужил молебен, а протопресвитер Н. А. Любимов обратился к пастве с проповедью о благотворном влиянии трезвости.
В 1915 году Праздник трезвости был отмечен уже двумя крестными ходами. Первый был из Кремля на Красную площадь. Второй – из церкви Варнавинского общества трезвости у Семеновской заставы к Ваганьковскому кладбищу и обратно. На всем пути эту процессию встречали выносом хоругвей из местных храмов.
К открытию кафе на крыше 10-этажного дома Нирнзее в Б. Гнездниковском пер.
Колокольный звон в Москве в тот день длился до шести часов вечера. Обнадеживающие данные о благотворном влиянии запрета на спиртное поступали из полиции. За нарушение общественной тишины в августе 1914 года было составлено только 447 протоколов[27], хотя в январе их было 1075. По тем же месяцам соотношение протоколов «за ссоры и драки, с причинением ссадин, царапин и поранений» составляло 68 и 199. В январе чинов полиции москвичи в нетрезвом виде оскорбляли 255 раз, а в августе было отмечено всего 72 случая.
Конечно, в этой статистике явно видна известная доля лукавства. Во-первых, за точку отсчета взят январь с его традиционным праздничным разгулом. Во-вторых, значительная часть дебоширов наверняка попала под мобилизацию и в августе находилась уже вне поля зрения московской полиции. И тем не менее факт был налицо – на улицах Москвы стало заметно тише.
«Воздержание прежде и заметнее всего сказалось, так сказать, на внешней стороне жизни, – отмечал активный сторонник трезвости, заведующий лечебницей для алкоголиков И. Н. Введенский, – исчезли знакомые картины уличного пьянства, скрылись пьяные, растерзанные фигуры, оглашавшие улицы непристойной бранью, не видно стало всякого рода бывших людей, попрошаек, нищих, темных личностей и т. п. Общий тон уличной жизни стал сразу совсем иной.
Прежде всего единогласно отмечается почти полное исчезновение хулиганства, которое за последние годы, как известно, было предметом особого внимания общества и правительства и принимало настолько грозные размеры, что потребовало специальных мер борьбы и особых законодательных мероприятий. Получая поддержку в низком культурном уровне, оно оказывалось продуктом по преимуществу алкогольным и с устранением алкоголя из народного обихода быстро пало»[28].
«Редкий случай» – так назвал фельетонист «Утра России» описанную им уличную сценку времен всеобщего отрезвления:
«На улице – происшествие. Толпа, охваченная любопытством.
Новые зрители торопятся с разных сторон. Лезут ребятишки, раскрывая рты, словно голодные галчата.
Возбуждение чрезвычайное; картина совершенно исключительная:
– Пьяного ведут!
А сначала можно было подумать, что здесь только что разорвалась немецкая граната, брошенная сверху.
Пьяный – это такая редкость по нынешним временам. В сущности говоря, это даже не пьяный, а умирающий. Он отравился каким-то суррогатом. От глаз видны лишь белки, вывороченные наружу, застывшие в бессмысленном смертельном ужасе.
На бороденке – рыжеватой и ощипанной – пена, смешанная с кровью.
Публика строит предположение с видом знатоков:
– Денатурированного хватил?
– Нешто от него такое будет? Столярный лак, не иначе.
Пьяного не ведут, а тащат. Туловище его осело, и ноги согнулись. Волочатся коленами по мостовой.
Сожаления он не вызывает у толпы, а насмешку. И не благодушную, а злую.
– Пропасти на вас нет!..
Городовой сзади, не желая пачкать рук, подталкивает шашкой это мотающееся из стороны в сторону беспомощное тело.
Здесь, в этой возбужденной толпе, можно лучше всего понять, как дорога теперь трезвость народу, как ненавидит он то, что нарушает ее строй; никакие силы не заставят его спокойно отказаться от этого права на трезвость.
Несчастный пьяный… Он является оскорбителем народа.
Извозчики разлетаются врассыпную перед этим шествием. Кому же весело сажать дарового седока?
С большим трудом городовой ловит одного из них, и сторожа водружают на него свою ношу. Голос хладнокровного наблюдателя:
– До вечера не дотянет.
Толпа рассеивается, заглянув в чуждый мир…»
Небольшое пояснение: в 1912 году московские власти установили новые правила доставки бесчувственно пьяных в полицейские участки. Для этих целей городовые могли привлекать извозчиков, которым за каждую перевозку выплачивалось 25 коп. из городской казны. Из-за инфляции военного времени это вознаграждение настолько обесценилось, что пьяные фактически превратились в «даровых» седоков.
До этого нововведения «сорокомучеников», допившихся до беспамятства и подобранных на улице, в полицию доставляли по эстафете. Сторожа тащили «тело» до границы своего поста, где передавали его коллегам. Переходя таким образом из рук в руки, пьяница попадал в камеру полицейского участка. Кстати, в обязательную подготовку городовых входило умение в одиночку поднять пьяного с мостовой и перенести его на руках.
Вдохновленные благостной картиной отрезвления Москвы, члены Городской думы на заседании 19 августа 1914 года подняли вопрос о полном запрете до конца войны всего спиртного – от водки до пива.
«В течение месяца, когда приостановлена продажа водки, – задал тон обсуждению председатель собрания О. В. Воскресенский, – по всей России заметны улучшения, которые всем очевидны. Не только у нас в Москве, но и по маленьким городам и деревням замечается, что русский народ как бы переродился, стал более вдумчиво и сознательно относиться к своим обязанностям. Те люди, которые не думали о труде, в настоящее время трудятся. Даже Хитров рынок преобразился: не видно ни нищих, ни полуодетых несчастных, подверженных страсти спиртным напиткам. Поэтому стремление всей России к тому, чтобы продолжить запрещение продажи спиртных напитков до окончания войны, можно только приветствовать».
Коллегу с энтузиазмом поддержал гласный Н. И. Астров: «Мы присутствуем при исключительном, небывалом и величественном зрелище. То, с чего начал свой доклад председатель, представляет редкое явление: от целого ряда организаций и общественных кругов мы получили заявление о том, что нужно прекратить продажу крепких напитков. Это – не единичное явление: в этом же зале недавно присутствовали Городские Головы, собранные со всей России, и единогласно заявили то же самое. Те же Городские Головы представили об этой печали русской земли Государю Императору. Заговорила совесть народная, это – общее мнение, это – общая печаль и нужда. Наше постановление будет внушительнее, будет более соответствовать значению, моменту и предмету, если мы из нашего постановления, из нашей формулы исключим все подробности и детали, т. е. не будем говорить о 1-м или 3-м разряде, не будем перечислять все виды ядов, которыми отравлялась Россия, а постараемся выработать такую формулу, которая разрешила бы весь вопрос. Я бы предложил такую формулу: “Московская Городская Дума ходатайствует о полном воспрещении продажи спиртных, крепких и хмельных напитков”. Сюда подойдут все виды, о которых мы говорим».
Присоединившись к общему мнению, гласный Н. В. Щенков обратил внимание на явление, мешавшее полному отрезвлению народа:
«Московской Городской Думе следует наконец твердо заявить о прекращении продажи не только водки, но и виноградных вин, а также нужно ходатайствовать о том, чтобы и денатурированный спирт продавался с разрешения полиции. Сегодня мне передавали, что вчера и третьего дня у винных лавок стояли целые
