Лакомка оставляла свою очередь, а толпа ехидничала:
– Откушались. С хлебцем попробуйте. Не в пример лучше.
Запрещение коснется и шоколадных конфет».
Действительно, на следующий день после публикации фельетона вышло запрещение на производство «дорогих» конфет – «ирис, тянучки и пр.» – «для экономии сливок и сахара». Жить сластенам становилось все тяжелее. Спустя короткое время обозреватели городской жизни отметили новое явление. При продаже конфет по принципу «один фунт в одни руки» покупатели, отстоявшие в «хвосте», прятали только что приобретенную коробку в карман и тут же снова становились в очередь.
С иронией встретили в публике прозвучавшее на заседании продовольственной комиссии обещание С. Н. Абрикосова и других кондитеров выпускать дешевые конфеты по «твердой цене». Один из журналистов прокомментировал это выступление такими цифрами: если до войны фунт сахара стоил 14 копеек, то зимой 1917 года – 28 копеек; а вот цена леденцов скакнула с 25–30 копеек до 1 рубля 20 копеек – по утверждению кондитеров, «из-за вздорожания патоки».
В конце января торговцы объявили о грядущем в марте чайном кризисе. На складах запасы чая подходили к концу, а нового подвоза из Владивостока не предвиделось.
«Хлебный» кризис, разразившийся в начале 1917 года, имел целый ряд причин. С одной стороны, ситуацию определяли объективные условия: необычайно снежные метели нарушили работу и без того перегруженных железных дорог. Эшелоны с мукой просто-напросто застряли на пути к Москве. С другой стороны, роковую роль сыграли субъективные факторы: страсть к наживе владельцев московских булочных и пекарен, недостаточные усилия властей в борьбе со спекуляцией.
Газеты сообщали, что продажа муки «на сторону» превратилась в повсеместное явление. Пока москвичи тщетно ожидали хлеба у дверей булочных, муку мешками продавали с черного хода по спекулятивным ценам. По оценкам журналистов, прибыльность таких операций составляла 500–600 процентов, в то время как прибыль, заложенная в цену хлеба «по таксе», составляла всего 10 процентов. Понятно, что владельцу пекарни было выгоднее сразу продать мешок муки за 75–100 рублей, чем возиться с выпечкой, расходуя деньги на топливо и оплату труда рабочих.
Неудивительно, что при повсеместном распространении спекуляции мукой власти оказались практически бессильны побороть это зло. Перед градоначальником встала неразрешимая дилемма: наказать всех булочников по строгости закона – Москва совсем останется без хлеба, продолжать бездействовать – вызывать обострение ситуации.
Выход нашелся простой. Для острастки были арестованы два владельца пекарен. Один, некий А. И. Декшня, владел небольшим заведением на 2-й Сокольнической улице. Скорее всего он оказался случайной жертвой – городовой задержал женщину, перевозившую ночью на саночках несколько мешков с мукой. Она и назвала Декшню в качестве продавца. Зато второй был заметной фигурой, настоящий туз – владелец целой сети пекарен и булочных, располагавшихся на центральных улицах Москвы, – потомственный почетный гражданин И. И. Чуев. Видимо, по распоряжению начальства его специально выслеживали агенты сыскной полиции. Обоих спекулянтов «за действия, угрожающие общественному спокойствию», градоначальник приговорил к трехмесячному аресту и высылке из города до окончания войны.
Карикатура на сообщение газет об обнаружении больших запасов сахара, лежащих на складах в качестве залога под кредиты. Такая операция позволяла владельцам сахара избежать обвинения в сокрытии запасов продовольствия с целью спекуляции
Для облегчения положения москвичей, томившихся в «хвостах» на морозе, градоначальник Шебеко приказал предоставить им возможность греться в помещениях кафе и прочих заведений, располагавшихся рядом с булочными. Однако главным средством ликвидации «хвостов» решено было сделать карточки на хлеб и муку, вводимые с 1 марта 1917 года.
Любопытно, что еще до введения хлебных карточек стал известен пример успешной борьбы с «хвостами» у булочных. Автором удачного эксперимента был пристав Алексеевского участка (за Крестовской заставой) Ф. В. Гребенников. Зная официальную цифру количества муки, выделенной для пекарен на территории его участка, он разделил ее на количество жителей, получавших сахар по карточкам. Получилось по одному фунту ржаного и половине фунта пшеничного хлеба на человека. Домовладелец или его посланец приходили в булочную, предъявляли заверенный в полиции список жильцов и получали хлеб сразу на всех. «Хвосты» сразу же исчезли.
Изыскивая новые резервы, градоначальник постановил: с пятого февраля упразднить вслед за пирожными сдобный хлеб, сухари и баранки. Разрешены были к продаже только французские булки, ситный и ржаной хлеб. Под запретом оказались и все виды «хитрого» хлеба – слегка посыпанный тмином или маком, он приобретал статус нового продукта, разрешенного для торговли по свободной цене. Например, «яблочный» хлеб, появившийся в дни кризиса на прилавках булочных, стоил немыслимые деньги – 90 копеек за фунт.
Запрет на сдобу, как неожиданно выяснилось, не только ударил по интересам булочников, но и обернулся бедой для многочисленной армии мелких служащих. Они лишились привычного дешевого завтрака, который состоял из чашки кофе (30 коп.) и бриоша или пирожка с мясом (15 коп.).
Не лучшим образом обстояло дело и с «постными» продуктами. Одним из свидетельств тому является репортаж с традиционного Грибного рынка[35], опубликованный в середине февраля 1917 года в газете «Раннее утро»:
«Вряд ли когда-либо Москва так печально начинала поститься, как в нынешнем году.
Найдется много ярых постников, которые при всем желании поститься не в силах будут осуществить намерение “поговеть”.
Жестоко обманулся в своих ожиданиях москвич, выйдя вчера за великопостными покупками на грибной базар.
Произведения природы затерялись жалкими точечками среди ярмарки произведений индустрии.
На всем базаре нашлось пудов десять сушеных грибов, которых, конечно, могло хватить лишь для немногих счастливцев.
Хотя вряд ли и эти согласны считать себя осчастливленными, потому что фунт сушеных грибов белых, произрастающих в Средней и Северной России, расценивался вчера вдвое дороже, чем средний сорт чая с трудом выращиваемых в Китае цветков чайного растения.
Без пошлин, без тарифа, без потери на курсе валюты за обыкновенный гриб брали вчера по 5–7 рублей фунт.
Соленых грибов была пара кадушек. Продавались они по 70 копеек фунт.
Других солений, как огурцы, капуста, брусника, совсем и в помине не было.
Две палатки торгуют медом по 2–3 рубля фунт.
Нечто от парфюмерии, но не от пчел.
Такой “фрукт”, как сушеные яблоки, стоит 1 рубль 10 копеек фунт. “Шептала”, чернослив, груши сушеные – от 50 до 70 копеек.
Торговля сластями – единственное, что есть на базаре, – делает очень скромные обороты. Никто ничего не покупает, потому что товар сплошь фальсифицирован, отвратителен не только на вкус, но даже и на вид. А цены ни с чем не сообразны: дрянная коврижка, ценившаяся раньше в 20 копеек, стоит нынче 2 руб. Остальное в том же роде.
Совсем нет бубликов, которыми любила обвешивать себя грибная” молодежь на этом постном гулянии.
Словом, базар устроен только для традиции.
Ни публике, ни самим торговцам он ничего не дал».
Кроме недостатка продовольствия, в начале 1917 года москвичи страдали и от низкого качества продуктов. Вот что сообщали органы, стоявшие «на страже общественного здравия», о результатах проверки продовольственного рынка Москвы:
«За последние четыре месяца московской городской санитарной станцией было произведено 663 исследования обращающихся на московском рынке различных пищевых и вкусовых продуктов, а также был произведен химико-бактериологический анализ состава воды московского водопровода.
Основательность жалоб москвичей на неудовлетворительность поступающего в продажу ржаного и белого хлеба ярко подтверждается произведенным на станции анализом ржаной и пшеничной муки.
