уголках.
Арендатор вешалки одного загородного ресторана заработал в новогоднюю ночь 1650 рублей.
Центральным пунктом в новогоднюю ночь по традиции был один загородный ресторан, славящийся своим зимним садом.
Сюда после двух часов ночи съезжаются всегда из всех ресторанов и веселых уголков.
Так было и в нынешнем году.
Здесь было более всего шумно и “трезво”: кто-то кидал сверху в публику тарелки, кто-то ловил салфеткой рыбу в аквариуме, плясали, ссорились, устраивали побоище.
Традиция встречи Нового года была выполнена в полной мере.
Сколько было истрачено на встречу Нового года москвичами – определить трудно.
Но если считать, что в среднем каждый встречавший Новый год в первоклассном ресторане или в веселом уголке заплатил 100 рублей – а таких было по меньшей мере тысяч пять человек, – то получится кругленькая сумма в полмиллиона рублей.
Считать этот расчет правильным нельзя, так как тратили больше чем по 100 рублей на человека, и число встречавших Новый год вне дома было больше 5000, и едва ли мы намного ошибемся, если будем считать, что москвичи истратили на встречу Нового года миллион рублей».
По инерции новогодний разгул плавно перетек в святочные дни. В хрониках городской жизни было отмечено такое казалось уже забытое за годы войны явление, как появление на улицах ряженых:
«Старожилы не запомнят такого разгула, который охватил столицу в минувшие праздники.
Старый, малый, богатый и бедный, коренной москвич, а главное – беженец и вообще наносный элемент закружились в вихре безудержного веселья, разбрасывая деньги без счета, без смысла.
В поисках развлечений вернулись к старому, потухшему было блеску маскарадных огней.
Воскресла бабушкина радость. Забытые было Пьеро, Коломбины, домино, турки, похожие на правоверных, как нижегородец на англичанина, испанцы, сильно разукрашенные фантазией коренного рязанца, Мефистофели совсем не адского обличия, маркизы рисунка Сухарева торга – дружной толпой высыпали на улицу с бубном, гармонью, гитарой, балалайкой, а главное – с необъятным запасом жажды веселья, разгула, шума, движения.
А среди топорной, грубоватой маскарадной пестроты истинно московской яркой звездочкой замелькал сочный красочный и изящный рисунок беженки.
Вот выплыла красивым гармоничным пятном красавица гуцулка в костюме своих предков, пышная гостья, вспугнутая австрияком из ридной Червоной Руси, пробрязгала монистом, полоскала волной лент, подарила ласковым блеском карих очей и закружилась в гопаке стройная, крепкая, обнявшись с лукавой полькой, захватившей в стремительном беге из отчизны, может быть, только этот роскошный наряд времен крулевства.
И вероятно, больше всего оживили праздник маски именно беженцы.
На улицах ряженые лились буквально потоком. Группами, парами, даже одиночками они бежали куда- то, искали чего-то и будто прятались под маской и пестрым покрывалом…
Может быть, от страшной неурядицы года, от хвоста, вечного бегания за провизией…
Представительницы богатейших московских семейств на благотворительном маскараде-карнавале в доме З. Г. Резвой (бывшей супруги бывшего московского генерал-губернатора А. А. Рейнбота)
Ряженые бесились на улицах, забегали в квартиры знакомых и незнакомых, и не всегда, говорят, невинны были посещения.
В доме купца N. ряженые конкуренты по овсу устроили дебош и помяли хозяина.
У С. пропали золотые вещи и “переменились” шубы на вешалке.
Важничающему спекулянту К. знакомые доставили под домино самого недвусмысленного хитрованца, еще и сильно сдобренного ханжой.
Да и вообще немало устроили проказ ряженые минувшего праздника, но в большинстве случаев, очевидно, было исключительное желание побеситься, развлечься и поинтриговать хотя бы со страусовой хитростью, спрятавшись в пестрые тряпки.
Повседневная жизнь Москвы «Русский хор» из великосветской молодежи на карнавале у З. Г. Резвой
Хорошо заработали парикмахеры, портнихи и прокатные костюмерные».
В завершение остается сообщить, что места развлечений, вроде ресторана «Яръ», какое-то время продолжали успешно принимать посетителей, жаждавших безудержного веселья. Однако после Февральской революции, когда «демократический элемент» получил право голоса в лице районных Советов, по требованию москвичей фешенебельные рестораны были закрыты.
«Герои тыла»
Там весна в окопах грозная,
Здесь ликует пошлый тыл…
Не страшна здесь ночь морозная —
Совесть скисла, ум застыл!
Дядя Гиляй
Рассказывая о москвичах эпохи Первой мировой войны, нельзя не упомянуть о такой категории обитателей Первопрестольной, как «герои тыла». Еще современники награждали их эпитетами: «мародеры тыла», «гадины тыла», «новые люди». При всех вариантах смысл подразумевался один – это скороспелые богачи, чей образ жизни лучше всего отражала пословица «Кому – война, кому – мать родна». Популярный в те годы писатель Н. Н. Брешко-Брешковский дал им такую характеристику:
«Всех этих господ коммивояжерского типа выбросило недавно каким-то стихийным приливом. Это была накипь войны, вернее – накипь тыла. Она существовала и раньше, но не кидалась в глаза, прозябающая в темном мизере, голодная, обтрепанная, небритая, в заношенном белье… Эти мелкие биржевые зайцы, ничтожные комиссионеры, безвестные проходимцы собирались в кофейнях, на Невском перед банками, маячили под внушительными портиками биржи. Они ездили в трамваях, норовя не платить за билет, хвастаясь, что делают это из принципа, что это для них род спорта.
Грянула война – и какая разительная перемена декораций и грима! Воспрянула голодная проходимческая шушера. Откуда только что набралось! Милостивые государи коммивояжерского типа стали торговать солдатскими шинелями, бензином, полушубками, йодом, железом, мукою, сахаром – всем, что идет на потребу чудовищному хозяйству многочисленных армий. Наживались громадные деньги. Наживались на том, что Икс познакомил Игрека с Зетом, свел их в кабаке.
Дорогие рестораны с тепличными пальмами, метрдотелями, напоминавшими дипломатов и министров, стали ареною деятельности этих «новых людей», вчера еще бегавших по кофейням и терпеливо дежуривших в дождь у банковских подъездов.
“Новые люди” проснулись богачами, которые могут швырять сотни и тысячи. Это сознание опьяняло их. Повсюду – к “Медведю”, “Контану”, “Кюба”, “Донону”, где прежде собиралась изысканная, внешне во всяком случае, публика, этот новый “чумазый”, туго набивший в несколько часов свой бумажник, принес и свое собственное хамство, привел своих женщин – вульгарных, крикливых, не умеющих есть, богато, с вопиющей безвкусицею одетых, сверкавших крупными бриллиантами в невымытых ушах.
Сами “чумазые” успели приодеться у лучших портных. Но платье сидело на них, как на холуях, и духи, купленные в “Жокей-клубе”, не могли заглушить годами впитавшийся запах грязных, трущобных меблирашек, где в тесной комнатке рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде желтые окурки дешевых папирос…
“Новые люди”, вызывая откровенно-презрительные улыбки у всегда таких непроницаемых “каменных” метрдотелей, кромсали рыбу ножом, засовывая себе в рот чуть ли не половину острого лезвия.
Год назад они робко жались в передних этих ресторанов, вытребованные сюда спешно каким-нибудь зайцем покрупнее. А теперь они сами здесь “господа” и с непривычки, не зная, как держаться, заискивают перед прислугою, фамильярничают со швейцарами, хлопают их по плечу: “Как ваши детки, Герасим?” – и суют рублевку, чтоб казаться “настоящими барами”.
Они хотели, чтобы от них воняло деньгами. Они требовали самых дорогих вин, закусок, швырялись направо и налево шальными “чаями”. И все же лакеи служили им нехотя, презирая
