и М. В. Челнокову:
«Глубокоуважаемые Георгий Евгеньевич и Михаил Васильевич!
В тяжкую годину страшных испытаний и ударов судьбы, обрушившихся в нынешнюю войну прежде всего на Польшу, как аванпост славянства, польский народ безропотно нес ради общегосударственных интересов бесчисленные жертвы. На польской территории в течение года сдерживался натиск врага и всеми была отмечена особая доблесть населения Польши, все время боев под пулями остававшегося на местах в своих родных городах, местечках и халупах, как бы живой стеной ограждая остальную Россию от ужасов войны. Но чаша страданий Польши не была еще полна. В последнее время признано было возможным насильственное удаление всего населения оставляемого русскими войсками театра войны и его омертвения. Земля, подвергнутая такому омертвению, представляет собой пустыню: посевы уничтожены, строения сожжены, деревья срублены, колодцы засыпаны, люди и скот выгнаны. Гибла вековая культура, гибло народное богатство, гибнут люди. Люди должны были покинуть родную, поколениями насиженную землю, должны были уступить ее своему заклятому врагу, как бы облегчая возможность немецкой колонизации, а сами должны были уйти. Куда уйти? Осталась одна дорога – в Россию. Не добровольно, не в поисках более безопасных мест, более спокойной жизни пошли польские скитальцы в Россию. Пошли дорогой далекой и полной лишений, ибо ничто не было приготовлено на этом скорбном пути нежданного переселения народов. Наши братья-выселенцы мрут от болезней, от недостатка пищи и воды, теряют остатки своего достояния, переносят всяческие лишения, а зачастую и унижения. Не всюду в обширной России проникло известие о принудительном, в интересах государства, оставлении нашими крестьянами родной земли, нашими рабочими – родных углов, и не всюду было одинаковое к ним отношение. Их иногда спрашивали: зачем пришли, кто вас звал? Какой горькой иронией звучали эти произнесенные в простоте душевной слова!
Съезд польских организаций помощи жертвам войны, бывший в Москве 8–9 августа, поручил нам обратиться в вашем лице к русскому обществу. Мы знаем, что истина, что те, кто вольно или невольно все приносят в жертву на алтарь войны, у кого все в интересах государства отнято, имеют право на помощь государства, на самое широкое гостеприимство и заботы всей страны, что эта истина ясна русскому народу, как ясна она нам. Но мы просим, чтобы вы сделали с вашей стороны все, чтобы русский народ слышал из авторитетных для него уст действительную истину о массовом выселении поляков, вынужденных теперь искать убежища в России. Чуткая совесть русского народа поймет весь ужас положения наших изгнанников, а мудрость его поможет нам остаться возможно ближе к родной земле, а не уходить на восток, в далекую Сибирь, – найдет способы, чтобы хоть сколько-нибудь скрасить их горе, облегчить страдания, нравственно и материально поддерживать. И это будет сделано не как милостыня, не как подачка неоскудевающей десницы, а лишь как незначительное вознаграждение за безмерные жертвы Польши в этой войне. Мы верим, что русский народ поймет скорбь нашу.
Обращаясь в вашем лице к русской общественности, мы хотели бы, чтобы была понятна еще одна наша боль, особенно мучительная в этой войне, – боль от раздела нашего народа между тремя государствами. Наша совесть никогда не мирилась с этим фактом. В наших глазах все поляки – русские, австрийские и германские – всегда составляли один народ, и мы хотели бы, чтобы так же на нас взглянул и русский народ. Мы хотели бы, чтобы наши зарубежные братья, чтобы те из них, которые не как воины враждующих государств, а как мирные граждане остались в России, были окружены атмосферой дружбы и доверия, чтобы они могли найти возможность приложения своего знания и труда, чтобы, нужные России, они не оставались без работы.
Неисповедимы судьбы народов. На рубеже новых русско-польских отношений, когда общее строительство обоих народов должно создать новые формы жизни, да увенчаются успехом общие усилия и да повелительно раздастся голос русской общественности!»
Выдача обедов на питательном пункте, организованном Латышским обществом в Москве
Судя по сообщениям прессы, при эвакуации менее других испытали трудности служащие казенных учреждений. Например, 350 сотрудников варшавской психиатрической больницы во главе с директором И. М. Сабашниковым сразу по приезде были размещены в Ходынском ночлежном доме (больных перевезли отдельно). Чиновников варшавского управления земледелия и государственных имуществ устроили в дом у Чугунного моста. Управление Привислинских железных дорог через две недели после прибытия в Москву сняло помещение на Александровской площади и приступило к работам. Их коллеги из Двинска устроились в Трехпрудном переулке. Вот как описал их вселение очевидец-журналист:
«Необъятный двор домов Волоцкой, по Трехпрудному, загроможден подводами, нагруженными самой разнообразной кладью.
Кажется, что все эти дома, все квартиры собрались в путь.
– Переезжают?
– Железная дорога приехала, – отвечает дворник, – Либаво-Роменская, из Двинска.
Приехала она очень скромно: на лошадях. Привезли ее сюда с вокзала, всю дорогу. И размещают…
Ломовики хлопочут около своих возов. Распутывают хитросплетение канатов, и веревочные дуги хлещут по воздуху.
Имущество чрезвычайно пестрое. Захватили все, что только было можно. Письменные столы и матрасы. И на самом верху прикручен тяжелый кассовый компостер.
Торчат железные какие-то палки. Рычаги от стрелок. Связка контролерских щипцов.
И тут же всякие предметы домашнего обихода. Ломберный столик, умывальник. Затиснутые под стрелками подушки.
Между возами снует, кричит, волнуется однообразная толпа. Все в железнодорожных фуражках.
Возбужденные.
Но возбужденные радостно.
Уныния ни малейшего не заметно. Царит полная уверенность, что Либаво-Роменской дороге придется здесь не долго пробыть.
Скоро все они вместе с компостером вернутся обратно. Забавна та заботливость, которою они, эти чиновники, окружают свой компостер и свои стрелки.
Это как будто символ их профессии.
Поезда перестали ходить, но железная дорога осталась.
Компостер снимают с сугубой осторожностью. Топчут перины и подушки.
И хотя машинка не тяжелая, но подхватывают ее на руки несколько человек.
Расступись! Его водворяют в новое помещение, в квартиру, на стол, придвинутый к окну. Здесь он отдохнет. Много довелось ему поработать в последние дни, просекая целое море билетов.
Вид у компостера заслуженный и меланхолический. Точно у аиста, опустившего голову…
Тут представители всяких ступеней железнодорожной иерархии. Крайне щеголеватые инженеры, оберы, исполненные достоинства, машинисты, успевшие на досуге немного отмыть многолетнюю копоть.
Один из машинистов приладил даже цветной галстук к рубашке и сам поминутно скашивает вниз глаза, чтобы полюбоваться. Другой, засаленный, осматривает критически своего товарища и выражает одобрение.
ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
А затем оба схватываются яростно за диван из зала первого класса, снимают его как перышко с телеги. И тащат.
Едва не задавили крохотного карапуза, наблюдавшего за суматохой.
– Задний ход!
Едва не произошло крушение. Осторожно обносят диван. Карапуз смотрит, не меняя позы.
На вопросы любопытных они отвечают односложно. Их спрашивают:
– Уехали?..
– Уехали…
И больше ничего не добьешься. Московская слякоть им не по нутру. Они видели войну, совершили с этим переездом колоссальный труд и нисколько не растерялись, не устали и не унывают.
Возы разгрузили быстро. Порожние тянутся гуськом со двора.
