разбредается. А мы стоим и ждем. Чего? Вдруг как-то сразу, точно сговорившись, понимаем, что им не до нас. Забираем вещи и выходим на улицу».
Судя по сообщениям газет, первого марта начались аресты полицейских чинов. Вот фрагмент репортажа с Тверской улицы, опубликованного на страницах «Утра России»:
«– Везут! Везут! – раздаются крики. Толпа устремляется к Тверской. Над головами людей видны солдаты-кавалеристы с обнаженными шашками, а перед ними резко выделяется красная доска с надписью:
– Долой самодержавие!
Шествие приближается.
Впереди едут извозчичьи сани: правит солдат, а в качестве седока сидит “разоруженный” пристав.
В толпе оживленно комментируют событие.
– Он обнажил шашку…
– Участок разгромлен, полиция разоружена…
Арестованный и конвойные пересекают площадь и выезжают на Тверскую по направлению к дому генерал-губернатора».
В другой корреспонденции той же газеты сообщалось: «Под конвоем солдат и офицеров без конца приводятся в думу арестованные переодетые пристава, околоточные и городовые».
Утром первого марта специальный отряд, посланный в Бутырскую тюрьму, в течение дня освободил 350 политических заключенных. На автомобилях их привозили в городскую думу, где они немедленно включались в политическую работу. Воспользовавшись неразберихой, возникшей в тюремном замке, на свободу вырвалось около семисот уголовников. Среди них был жестокий убийца Сашка-семинарист и члены его банды. Правда, какую-то часть беглых преступников революционные солдаты перехватили еще на Бутырском шоссе. Если верить газетам, около пятисот уголовников были арестованы буквально на следующий день при облаве на Хитровке. Для розыска остальных понадобилось несколько дней.
Н. Г. Петров, который так и остался командиром приведенного им к Городской Думе отряда из студентов и солдат, в своих воспоминаниях утверждал, что первого марта Совет рабочих депутатов принял решение о разгоне полиции. На исходе дня его дружине было приказано, разделившись по два-три человека, разъехаться по городу для ликвидации полицейских участков и организации в них комиссариатов милиции. Когда Петров прибыл в участок, располагавшийся на Сокольническом шоссе, он давно уже был занят вооруженными рабочими вагоноремонтного завода. Но все же основная часть полицейских участков Москвы была занята революционерами в течение второго марта.
В Сокольники Н. Г. Петров отправился из здания Московского охранного отделения, которое его отряд занял утром первого марта. Тогда в Городскую Думу сообщили, что «охранка» разгромлена и сожжена чуть ли не дотла. Позже в московских газетах появились репортажи о ликвидации штаб-квартиры политической полиции, снабженные красочными подробностями. Например, корреспондент «Утра России» живописал о столбах пламени, вырывавшихся из окон второго этажа. Несмотря на это, среди собравшейся публики нашлись герои, которые вошли в горящее здание и стали выбрасывать оттуда «книги и дела». По утверждению журналиста, попытка спасти документы вызвала бурную реакцию собравшихся возле здания «охранки»:
«– Жгите, чтобы следа не осталось! Рви в клочья! – крикнул кто-то из толпы, и народ с криками “ура” начал уничтожать книги.
Во дворе охранного отделения был сложен грандиозный костер из разорванных бумаг и книг. Альбомы с фотографиями политических преступников, всякие реестры и списки разрывались в клочья и все тут же сбрасывалось в огонь. Толпа не позволяла никому ничего брать. Та ненависть, которая копилась у народа к этому учреждению целыми веками, нашла себе исход в этом буйном погроме…»
Далее сообщалось, что пожарные были вызваны только через полчаса после начала пожара, но и после их прибытия толпа какое-то время не давала тушить огонь. «И только убедившись, что внутри охранного отделения горит, – отметил журналист, – а книги, реестры и дела уже уничтожены, толпа отстранилась и пожар был быстро потушен».
Покончив с «охранкой», та же толпа ворвалась в находившееся по соседству сыскное отделение и разгромила его: «…в полчаса уничтожила все шкафы, обстановку, а дела и книги вынесла на улицу и сожгла».
Растиражированные газетами сообщения об опустошительном пожаре, полностью уничтожившем охранное отделение, не находят подтверждения в других источниках. Так, по воспоминаниям Н. Г. Петрова, прибывшего со своим отрядом на место происшествия в то же утро, они застали совсем другую картину:
«Мы подошли к охранке со стороны Гнездниковского переулка и сразу вошли в здание, которое оказалось незанятым.
Шкафы стояли настежь открытыми. Вороха папок, карточек, “дел” валялись на полу. Во дворе из таких же бумаг был сложен целый костер, который вяло дымился. Еще больше бумаг было втоптано в снег и грязь.
Какие-то личности, находившиеся во дворе, при нашем появлении сразу исчезли.
Мы потушили костер. Расставили стражу во избежание дальнейшего погрома и начали осматриваться.
В шкафах большая часть дел и альбомов с фотографиями была еще нетронутой.
Наконец мы нашли несколько десятков совершенно новеньких браунингов крупного калибра. На каждом из них было выгравировано: «Московской столичной полиции».
“Дела” охранки и все ее архивы, сохранившиеся от погрома провокаторов, мы взяли под охрану и не допускали никого в ее пустующие помещения во избежание новых провокаций».
Свидетельство Н. Г. Петрова подтверждается составом сохраненных им и его товарищами документов, впоследствии поступивших в архивы: «Материалы всех подразделений Московского охранного отделения практически не были тронуты, кроме одного – агентурного отдела, где хранились материалы агентурных сводок, картотека агентурного отдела, по которой можно было выявить секретных сотрудников Московского охранного отделения»[55].
Столь выборочное уничтожение документов говорит о целенаправленной акции, проведенной сотрудниками «охранки». Некоторые историки считают, что здесь не обошлось без самого начальника Московского охранного отделения полковника А. П. Мартынова. К сожалению, в его довольно объемных мемуарах опущен рассказ о том, как главному жандарму Москвы удалось бесследно скрыться от охотившихся за ним революционеров. Известно только, что 28 февраля он получил в казначействе 10 000 рублей и раздал эти деньги своим подчиненным в качестве жалованья за март. В Москве Мартынов объявился только через две недели, объяснив в рапорте, поданном новой власти, что был за пределами города и не мог вернуться по не зависящим от него причинам.
Не только полковника Мартынова искали революционные патрули в первый день марта. По Москве распространился слух, что в городе скрывается министр внутренних дел А. Д. Протопопов – последний из членов царского правительства, который еще не был арестован. Однако вместо него в Городскую Думу доставляли совсем других людей. Городской голова М. В. Челноков, назначенный в тот день комиссаром Временного правительства, даже призвал москвичей поумерить пыл. Среди «подозрительных лиц» он с удивлением обнаружил даже нескольких своих знакомых, чья лояльность революции не вызвала сомнений.
Другой слух, взбудораживший горожан, касался генерала Эверта, который якобы вел на Москву войска, сохранившие верность царю. Готовясь к обороне, подполковник Грузинов приказал очистить Воскресенскую площадь от гражданских лиц и оставить на ней только воинские части. Однако, как это бывает в истории, намечавшаяся трагедия в конечном итоге обернулась фарсом. Вместо грозного Эверта около восьми часов вечера к Городской Думе подошло подразделение стариков-ополченцев. Они объявили, что их прислали из Рязани «на усмирение» Москвы, но они признают только власть народа.
До глубокой ночи по московским улицам дефилировали войска. Подразделения с красными флагами, с красными бантами на штыках подходили к Городской Думе, чтобы сообщить о своем переходе на сторону революции. Получив свою долю восторженных приветствий от припозднившихся демонстрантов, солдаты отправлялись обратно в казармы. Командиры полков приезжали в Думу, чтобы забрать из-под ареста своих
