Вот кто-то сказал: «Давайте готовить пищу». А как и где? Ведь я думал, что следует разбить лагерь, а уж потом заботиться о пище. И где достать то, из чего ее готовить? И в чем? Где, к примеру, кастрюли? Или печь, ну ладно, хоть какой-никакой очажок. Какое наконец блюдо мы будем готовить?.. А надо заметить, что когда мы были в пути на марше, то до нас долетали какие-то рыкающие звуки. И мы подумали, что это ягуары. Я даже быстренько подсчитал, что их было не меньше трех и что их можно прикончить из пистолета пятью патронами. Ружье это, забитое грязью, — к черту! — думал я, а вот из револьвера я бы их — пам, пам — и точно шлепну. Уж крестьянин-то должен знать, что делать, когда сталкиваешься даже с пятью ягуарами. Но крестьянин-проводник сказал, дескать, ничего подобного. Это вовсе не ягуары, а обезьяны. Да, да, обязьяны, эти чертовы обезьяны-конго. Противные и смердящие, и мясо у них жесткое. К тому же оно страшно воняет! Но с голодухи кажется вкуснейшим. О, этот суп из обезьяны! Не суп, а супище. Его варят четыре часа. В общем, наш крестьянин сказал: «Подстрелим-ка обезьянку. Дайте мне ружье. Эухенио, вы, Эухенио, пошли со мной». О, как прекрасно было идти не по грязи и ничего не нести. Оставил я и забитое грязью ружье. Выложил из заднего кармана патроны. Правда, и руки, и ноги мои были абсолютно разбиты и делать дополнительные переходы я, что называется, не жаждал. Но дабы не показать свою усталость и также желая посмотреть, как все это делается, я все же пошел. Тогда-то я и увидел обезьян, их стаю, целую тучку обезьян, скакавших по кронам высоких-превысоких, метров в сто, сто с лишком, деревьев. Они сидели на ветках, перепрыгивали с кроны на крону. Да они просто бегали по веткам деревьев. А ведь обезьяна похожа на человека. Так-то. А теперь я расскажу об одном очень тяжелом воспоминании, связанном с обезьяной. Итак, ружье нацелено, и — паф, как я и говорил, невдалеке упала одна обезьяна. Знаешь, эдакий крупный экземпляр до полуметра, а то и до метра длиной. До этого я никогда не ел обезьян. Но брезгливым я тоже никогда не был, а в партизаны уходил и вовсе готовый есть все, что угодно. Но голода в тот момент я не испытывал. Мы вообще есть не хотели; первоначально в горах нам почему-то было больно глотать. К тому же я обнаружил, что обезьяны так же разглядывают людей, как и люди их. Так вот, крестьянин выстрелил в обезьяну, она ойкнула и упала. А ее сородичи запрыгали, ломая под собой ветви; ведь весят обезьяны до 35 килограммов, а иногда и более. А надо сказать, что впервые в жизни я увидел обезьяну вблизи в детстве, когда бывал у бабушки. Это была маленькая обезьянка, приближаться к которой тогда я боялся. Теперь же я разглядывал обезьяну вплотную и обнаружил, что у нее старушечье личико. Черт побери, именно старушечье. И при этом тельце ребенка. Ну, мы донесли ее до нашей стоянки. А теперь-то что с ней делать и как избавиться от шерсти? Где и как это сделать? И какая приправа здесь подойдет! Но понемногу всему научишься. Приволокли мы обезьянку на пяти сложенных вместе листьях платанильи, напоминающей чагуите [59] (срезал их я). Я рассчитывал, что теперь-то мы, натянув тенты, отоспимся. Все: и трава, и лес — было мокрым. Тут я обратил внимание, что наш крестьянин начал мачете вырубать в зарослях пятачок размером примерно в квадратный метр и... снимать верхний, пропитанный влагой слой почвы, докапываясь до сухой земли. «Эй, парень, сходи-ка поищи мне несколько камней. Их полно в ущелье». Ну, ребята сходили и принесли камни. «Нет, эти не подходят; несите еще». Но поскольку это была наша первая ночь «в партизанах» и к тому же мы встречали ее на привале, а не в пути, то наступили радостные мгновения. Все мы ощущали себя мужчинами и партизанами. Конечно, я совершал походы в бойскаутах с Хуаном Хосе Кесадой. Но то было совсем другое. Ныне присутствовал «фактор» гвардии, и если бы она появилась, то мы должны были вступить с ней в бой. Нет, только представь себе? Ведь никто из нас не выбрался бы оттуда живым. В лучшем случае наш проводник, поскольку он-то сумел бы убежать. Так вот, он сказал: «Положите камень сюда». Ну, мы ухватились за тушку обезьяны, а он отложил в сторону листья, которые держал в руке, и мы начали сбривать шерсть под аккомпанемент поливавшего нас дождя. Извлекали мы и водившихся у обезьяны паразитов. Про себя-то мы отметили, что она похожа на ребенка, но не говорили об этом вслух, чтобы нас не приняли за боязливых женщин или не подумали, что нас тошнит. Крестьянин не промыл, а только чуть сполоснул разрубленную на куски обезьянку и бросил их в котелок, куда мы налили воды и добавили щепотку соли. Вода в котелке была прозрачной и в мелких крапинках крови, поскольку мясо-то промыто не было. Теперь дело было за дровами. Как, черт побери, мы будем готовить пищу, если дрова сырые? Но проводник сходил и принес дрова. Понятно, они-то разбираются, какие дрова будут гореть. Он обстругивал мокрую древесину, пока не доходил до остававшейся сухой сердцевины. Благо, кора не была пористой и насквозь все не промокало. А как разжечь огонь? Спичкой? Ерунда, одной спичкой там не обойдешься. И вот мы пристально наблюдаем за всем происходящим. Позднее и мы стали мастерами разжигания огня в горах. Лучше всего это удавалось Давиду Бланко. Он делал это виртуозно и разве что в воде не смог бы развести огонь. Он зажигал огонь в грязи и среди луж. Даже когда все вокруг, в том числе и сам он, промокало насквозь. Это подлинное искусство — развести огонь в горах. Там огонь зажечь труднее, чем даже распалить женщину. Так вот, крестьянин настругал деревянных щепок, превратив их в горку тонюсеньких лучиночек. После этого начался процесс укладывания щепы. В центре — сухая древесная стружка, лучинки. Кстати, еще до начала всех этих манипуляций мы натянули пластиковый тент, чтобы не мешал дождь. Пожалуй, это было самое сухое место на сотни километров вокруг. Щепки обкладывались деревяшками покрупнее и так далее. Затем берется клочок бумаги или кусок подошвенной резины (она хорошо зажигается спичкой). Этот кусок подошвы от старого ботинка, который обычно носишь в своем вещмешке, поджигается. И тогда на сухую стружку падал кусок подожженной резины, поджигая в свою очередь и все щепки. По мере того как разгорается огонь, пламя возникает и там, где было мокро, охватывая деревяшки покрупнее. Потом и поверить нельзя, что здесь вот мог гореть огонь. Ну, мы поставили на дрова наполненный холодной водой котелок, и скоро она начала кипеть. Тут мы включили радио и стали слушать последние новости. Слышно почти ничего не было, хотя у нас была антенна, которую мы развесили по деревьям. Вот так мы все и сидели у огня, болтая всякую ерунду, и, поскольку сдерживать себя больше уже не могли, расспрашивали нашего крестьянина, сколько человек было в партизанском отряде, какие у них были псевдонимы, какой путь нам еще предстоит. Так мы беседовали часа три и слушали по залепленному грязью приемнику передачи радиостанции «Ла Корпорасьон». (В то время ее передачи не были враждебны делу народа.) А когда мы услышали: «Время — пять часов ноль-ноль минут», то подумали, что когда там станет известно, куда все мы подевались, это вызовет потрясение. Там поймут, кто же возглавлял борьбу... Эх, парень, парень, если бы наши девочки знали... Но они не знали, поскольку им было сказано, что речь идет об учебе за границей. Кто-то, конечно, сказал правду. Впрочем, ладно. Что же до супа, то... у каждого был свой котелок. Голода мы не испытывали, но как же было не есть, если еда стоила таких усилий. И потом, она была горячей, а это пробудило у нас аппетит. Мы начали есть, и блюдо из обезьяны показалось нам просто великолепным... да-да... это я говорю точно...
IX
На следующий день мы тронулись в путь. Но предварительно нужно было уничтожить следы от костра, от приготовления пищи. Делается это так. Камни следует разбросать, затем отрывается яма, и головешки, пепел и уголья зарываются в нее. Сверху все засыпается листвой так, будто здесь никого и не было. В ту ночь мы спали не в гамаках. И с утра двинулись лесом, а не по грязи. Опять начались трудности с лианами. Рюкзак цеплялся за них, и трудно было даже шаг ступить, поскольку надо пролезать под кустами, протягивая рюкзак за собой. Это страшно изматывало. В тот же день мы вновь вышли на дорогу и добрались до дома Эвелио (Нельсона Суареса) в местечке Лас-Байяс. До дома оставалось метров сто, когда я увидел, что крестьянин-проводник остановился и сделал знак, чтобы мы соблюдали тишину. Потом он взял мачете и постучал им о палку, после чего двинулся к небольшому ранчо. Когда ему оставалось пройти метров пятьдесят, послышался ответный сигнал. Так мы оказались на этом ранчо: кухня, там и сям приткнувшиеся дети (один из которых только-только родился). Вся утварь была сделана из соломы и дерева. Деревянным был и навес... плетенная из прутьев подстилка... Стола не было. Вообще не было ничего, что было бы сделано с применением технических средств. Разве вот два пластиковых стаканчика. Хозяева уже отужинали, но нас они угостили тортильей [60]. Там мы переночевали. А утром, часов в шесть, мы добрались до стоянки связного, где находился Сильвестре. Не знаю, уж чего я и ожидал от этого связного, но на меня он произвел глубокое впечатление. Я беседовал с этим Сильвестре, естественно, не зная, что он и есть Хосе Долорес Вальдивия. Никогда мне не забыть, как
