окончил училище в Эстели. Опыт преподавательской работы в школе наложил определенный отпечаток на его личность. Это был спокойный, выдержанный, очень приятный и по-братски настроенный товарищ, обладавший умением руководить, какое отличает преподавателя в его общении с учащимися. Так, он учил крестьян читать, используя заднюю часть листов платанильи, на которой можно нацарапать буквы. Учитывая его призвание преподавателя, я всегда назначал его ответственным за борьбу против неграмотности среди крестьян тех мест, где мы проходили. Таков был «Маурисио», органически не способный оскорбить тебя, всегда великодушный и всегда чему-нибудь обучающий. Это был отважный человек. Он не курил, но дьявольски любил сладкое. Были у него литературные наклонности, и он показал мне свои небольшие стихотворения. Говорил же он постоянно о своей дочурке. О жене мало, но вот о своей дочке — все время. Настолько, что я даже помню размер ее брюк: «тридцать два».
Спускались мы в темноте по скалам. Несли на себе мало, но очень были слабы, потому что дней десять-пятнадцать нашу пищу составляла только щепотка сахара, несколько банок консервов, да плоды манго. Воды там не было, и ее приходилось добывать ночью. Так что дневной рацион состоял из полчашки воды, дольки манго или чего-то вроде того. Таков был дневной рацион пищи. Естественно, все мы ослабли, хотя мне-то было привычнее, чем другим, недавно пришедшим на партизанские курсы из города. Конечно же, люди падали, скатывались по откосам. Спуск проходил в постоянном напряжении, поскольку, чуть поскользнись, и можно убиться. К тому же окажись около горы гвардия, она могла услышать нас. Помимо того, падая, можно вызвать камнепад или обвал. Но спуститься с горы нам удалось, и мы двинулись по открытой местности. Трудно поверить, что целых три часа мы шли пригнувшись. Да, люди там закалились, жаловаться нам не на что. Окрепли товарищи. Но точно так же было ясно, что мы все очень ослабли. Аугусто говорил, что необходимо выбраться оттуда, сохранив побольше сил для будущей борьбы. И мы шли всю ночь, минуя одну местность за другой. Дон Бачо довел нас до определенного места, а дальше мы двинулись с Пастором, его сыном. Никогда мне не доводилось увидеть столь оголодавших людей, которые ночью шли бы так быстро и которые настолько, как я тебе говорил, возмужали. Я припоминаю, что мы раза два пересекали просеку, ведущую от Окоталя в сторону Макуэлисо, построившись клином. А ведь это построение мы только недавно изучили. Причем оружие было хорошо прилажено. Да, моральный дух был высок, несмотря на трудную ситуацию. К тому же мы постоянно вели политическую работу, настраивая людей соответствующим образом, а это, конечно же, очень помогало.
К пяти утра, усталые, мы добрались наконец до горы, носившей своеобразное название «Ла Сеньорита» [91]. Это была небольшая, с маленьким пиком, каменистая и покрытая густым лесом гора в двухстах метрах от Панамериканского шоссе, там, где оно выходит к городу Тотогальпа, что расположен южнее Окоталя в сторону Эстели.
Тут-то появилась альтернатива: выводить или нет на это шоссе наших людей, скажем, по двое, чтобы там они сами по себе просились их подвезти или садились в общественный транспорт, а то бы и просто двинули пешком. Худшее, как мы считали, было уже позади: из окружения мы вышли. Благодаря опыту, накопленному за время легальной борьбы и за богатейший событиями год в отряде «Пабло Убеда» [92] в горах (последнее относилось лично ко мне), мы поняли, что оставить их вот так вот у обочины дороги было решением рискованным, так как этих только-только прошедших подготовку ребят могли очень просто перебить. Так что свое решение мы изменили и окончательно остановились на том, чтобы переждать время там же, где мы и находились, пока Мануэль Майрена и я вновь побываем в Окотале, где постараемся раздобыть транспорт, который довез бы их до Эстели, откуда каждый самостоятельно стал бы думать, как добраться до Манагуа.
Наши люди из Тотогальпы подбрасывали ребятам кое-какую еду, манго и прочую подобную малость, ну там, не больше одной курицы на пятнадцать человек. И это на весь день. Или с десяток лепешек, и это опять-таки для пятнадцати человек, и тоже на весь день. А приходить к нам ежедневно они не могли, поскольку гвардия свирепствовала в этой зоне. В общем, ребят мы оставили на горе «Ла Сеньорита» и на рассвете вновь проникли в Окоталь. Тут я вспомнил об одном человеке, с которым уже вел работу, хотя нашим соратником он еще не стал. Но все равно мы пошли к нему, так как больше было некуда. Он был плотником и владел небольшой мастерской. Мануэль Майрена и я спрятались у него под столом, и он заставил нас коробками, чтобы не было видно. И вот клиенты приходили к нему, но никто не догадывался, что мы там, под столом, а мы не то что курить, даже пикнуть не могли. К тому же у меня в голове вертелась мысль, а не выдаст ли нас этот плотник, испугавшись царившего вокруг террора. И тогда я приказал ему выйти на связь, что он, лишь бы мы только убрались, и сделал, встретившись с учительницей Антунес, которая сумела найти зацепку, но в целом обстановка была столь неустойчивой, что явки были заброшены. Поскольку все наши сторонники оказались схвачены, в итоге сохранилась только одна явка, на тот момент ни разу не задействовавшаяся, которую раздобыла Моника Бальтодано, входившая тогда в региональное руководство. Хозяин явки был человеком очень нервным, но у нас не было иного пути, как только принять рискованное решение всем вместе собраться у него дома. Как же он перепугался, когда ночью к нему ввалились разом Байярдо Арсе, Мануэль Моралес, Моника Бальтодано, Мануэль Майрена и я, то есть региональное руководство севера в полном составе. Он хотел, чтобы мы ушли, но мы и не подумали. Сейчас я хорошо не помню, но, кажется, что там было решено отправить Байярдо в Эстели, то ли чтобы раздобыть автотранспорт, то ли нужно было просто покидать Окоталь, превратившийся в большую мышеловку. Ну, Байярдо вместе с еще одним человеком выехал в Эстели на полуторке, которую он неизвестно где раздобыл (хозяина ли уговорил или еще как). В общем, с явки он ушел, направляясь в Эстели. План был такой: если остановят у поста, что располагался у моста, то водитель собьет гвардейцев машиной, а затем они быстро скроются. Однако почему-то, почему, я не знаю, может быть, перепугался водитель, но, когда ему приказали остановиться, он тормознул и вышел из машины. Вышел и Байярдо, которого начали обыскивать, и чуть гвардеец коснулся его пистолета, как Байярдо вырвал у того гаранд. В итоге гвардеец оказался при пистолете Байярдо, а Байярдо с гарандом. Тут в гвардейца пальнул бывший с Байярдо парень, и стало ясно, что мостом теперь уже было не пройти. Тогда Байярдо под ливнем пуль бросился бежать в сторону Окоталя и, соскочив с шоссе, сразу скрылся. Гвардейцы кинулись в своих джипах его искать, окружая то место, где исчез Байярдо, на которого началась охота. Но Байярдо своими действиями нагнал такого страху, что гвардейцы проделывали все это с осторожностью, напоминая друг другу: «Э, помните, у него гаранд. У этого сукина сына гаранд». Страшновато было им идти в лес. Ведь если Байярдо там, то первый же, кто туда сунется, отправится на тот свет... Байярдо же именно туда и забился, пережидая время, и... на рассвете мы услышали, что стучатся в дверь... «Это гвардия!» — решили мы, так как ее патрули уже проезжали по мостовой в джипе и пешком проходили по тротуару, издевательски колотя в двери. Словом, когда минут через пять после появления последнего патруля в дверь опять постучали, то мы насторожились и каждый занял свою позицию. Но тут входит Байярдо, и я увидел перекошенное от ужаса лицо совершенно убитого всем происходящим хозяина дома. Ведь лицо Байярдо было воспаленным, побитым. Ну абсолютно все лицо: и рот и воспаленные губы. Уж и не знаю, но, наверное, это были результаты падения во время драки с гвардейцем.
XVIII
Вместе с Мануэлем Майреной мы вновь возвратились на «Ла Сеньориту» с деньгами, которые надо было раздать товарищам, чтобы они прикупили еды, и теперь уже нам можно было планировать, как выбираться оттуда. Причем те, кто оставался на горе, смогли благодаря Салинасу Пинелю, когда-то он учился в Тотогальпе и сохранил там связи, раздобыть машину. В итоге сделано было рейса три. А те, кому не удалось уехать на полуторке, переодевшись в гражданское, вышли на шоссе. Помню, что при отходе в город двоих наших товарищей — причем из лучших — схватили. Кажется, схватили их в Эстели в автобусе, поскольку обнаружили на них военную обувь. Ну, вывели обоих из автобуса и тут же прикончили. Один из них, как его звали, не помню, был учащимся старших классов, сильный такой и смуглый парень.
Аугусто должен был в Эстели подготовить для выходивших из окружения людей все необходимое. Майрена и я отправились на этой полуторке в Эстели последними. Там нас отвели в дом Тобиаса Гадеа, и как же мы перепугались, обнаружив, что у него какая-то пирушка. Одет я был, как скотовод, в высокие кожаные сапоги и синие джинсы, и с собой у меня был вещмешок и лассо-пиалера, то есть кожаные такие
