— Это невозможно. Наше правосудие, самое гуманное в мире, — следователь явно издевался надо мной, — не может наказать невинного человека.
— Я заявлю на суде, что я враг советской власти и буду бороться против нее.
— В этом случае на суде по требованию защитника будут зачитаны ваши показания в отношении Ростислава. Они, я думаю, перевесят чашу весов.
— Но я не могу, не могу допустить, чтобы меня считали предателем, Иудой!
— Кто считал? Преступники? Отщепенцы?
— Да, да. Преступники и отщепенцы!
— У нас, однако, нет никаких оснований выгораживать вас перед ними. Хотя...
Следователь пристально и жестко взглянул мне в глаза.
— Пишите расписку, — резким, командным тоном произнес он.
— Какую расписку?
— О том, что вы обязуетесь негласно сотрудничать с органами безопасности. При таком условии мы всегда будем готовы идти вам навстречу и гарантируем, что ваши друзья ни в чем вас не заподозрят.
Тут же под диктовку я написал ему расписку и подписался — как вы думаете? — «Ростислав» — именем человека, которого я предал на смерть!
Вскоре состоялся суд. О Ростиславе там не было и речи, как будто такого человека вообще не существовало. Все подсудимые, в том числе и я, получили по два-три года, но не заключения, а ссылки.
Вот таким образом я и оказался в Сарске. Здесь я был передан на связь Валентину Кузьмичу. Регулярно пишу ему доносы, обо всем и обо всех, о своем начальнике Блюмкине и о вас, отец Иоанн, прошу простить меня великодушно. Это он меня к вам направил и задачи поставил четкие и ясные: во-первых, выявить ваши особенности, слабости, недостатки, ваше отношение к женскому полу и мужскому, к алкоголю, деньгам, то есть ко всему, на чем вас в принципе можно было бы подловить, скомпрометировать, заставить на себя работать или уничтожить; во-вторых, изучить ваши связи, с кем общаетесь, к кому относитесь с симпатией, а к кому с антипатией, кто ваши друзья и враги; в-третьих, выяснить враждебные планы и устремления — вы же идеологический противник, вы же материализма не признаете и вечно живого марксистско-ленинского учения!
Ваши уязвимые места мне выявить не удалось, так же как и враждебные устремления, но ваши связи я добросовестно перечислил и дал серию ярких портретов. Особенно впечатляющим у меня получился образ Елизаветы Ивановны, и я очень жалею, что мой литературный опус до скончания века будет покоиться в деле с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» за семью дверями и семью печатями. Разве Валентин Кузьмич и его преемники смогут оценить изящество стиля этого маленького шедевра!
Я рассказал вам, отец Иоанн, все как есть, ничего не утаивая. Перед вами слабый человек, преступник, по своему малодушию выдавший друзей. По моей вине человек принял страшную смерть. Перед вами человек, продавший душу дьяволу. Теперь скажите мне, могу ли я рассчитывать на прощение?
— Юрий Петрович, истинный Судия один, и милость Его безгранична.
— А как же договор с дьяволом?
— Союз с Богом немедленно и абсолютно освобождает от всех противоречащих ему договоров и обязательств.
— И расписка, которую я дал...
— Вырванная у вас шантажом и обманом, перед Богом она недействительна.
— Значит, она аннулирована, ее нет?
— Да, ее больше нет.
— Вы снимаете с меня это ярмо, и я теперь свободен?
— Властью, данной мне от Бога, я снимаю с вас это ярмо. Господь дает вам свободу.
— Вот почему они так ненавидят вас! Вот почему! Вы опасны для них! Их законы и власть бессильны перед вами. Властью, данной от Бога, вы разрушаете их царство, и оно исчезает, как дым! Да, между вами не может быть примирения. Тут — или-или... Нужно делать выбор... всем! И мне тоже. Но ведь для того, чтобы получить желанную свободу, необходимо заключить союз с Богом и обрести веру, не так ли?
— Да, необходимо. Господь дарует вам свободу, но от вас зависит — принять ее или отвергнуть.
— Значит, вера и есть свобода?
— Конечно.
