Вчера во время литургии архиепископ рукоположил Петра во диакона. То-то был праздник для всей нашей общины! Об Агафье я не говорю. Она то плакала, то смеялась и постоянно повторяла про себя: «Слава Тебе, Господи!»
А сегодня ко мне в храм пришли неожиданные гости. О них немало толков в городе. Одни называют их сектантами, другие диссидентами, третьи — членами катакомбной Православной Церкви. Мне несколько раз приносили распространяемые ими машинописные листовки и брошюрки. В листовках содержались злые нападки на епископат Русской Православной Церкви, который обвинялся во всех смертных грехах, и прежде всего в сотрудничестве с «совдепом». Брошюрки представляли собой перепечатки довольно примитивных материалов из дореволюционных религиозных сборников. Говорили, что Валентин Кузьмич ведет на членов группы настоящую охоту и года три назад организовал по их делу громкий, по местным масштабам, процесс, эхо которого, однако, докатилось до Америки, где возник комитет в защиту Владислава Турина, руководителя этой группы. Не знаю, насколько суровыми были приговоры, но сейчас все подсудимые были на свободе, и Валентин Кузьмич продолжал охотиться за ними.
Их было человек шесть. Выйдя из алтаря, я с изумлением увидел шествующих гуськом, один за другим, бородатых мужчин. Они направлялись прямо ко мне. Никогда до этого в храме я их не видел. Благословения у меня они не попросили. Мужчина, шедший первым, представился:
— Владислав Гурин. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь это имя.
— Мне приходилось слышать о вас, — ответил я.
— Не могли бы вы, отец Иоанн; уделить нам несколько минут?
— Безусловно. Прошу вас.
Я провел их в притвор и предложил сесть на стоявшие там стулья.
— Отец Иоанн, — обратился ко мне Турин, — мы слышали о вас много добрых слов. В отличие от отца Василия, который верой и правдой служил Валентину Кузьмичу и был разбойником в церковной ограде, вы проявили себя как добрый пастырь... одним словом, мы хотели бы стать членами вашей паствы.
— Преображенский собор открыт для всех православных христиан...
— Мы православные христиане, но наше отношение к Московскому патриархату очень критическое.
— Вы не признаете его юрисдикции?
— Вопрос сложный. Мы хотим сказать, что ваша Церковь...
— «Ваша» или «наша»?
— Русская Православная Церковь. Мы не хотим сказать, что она безблагодатна, но в результате сотрудничества с властями ее благодатность повредилась.
— Абсурд. Недостойные священнослужители всегда были и будут, и сейчас их, возможно, больше, чем когда-либо раньше. Церковь, безусловно, должна освобождаться от них, но не потому, что совершаемые ими таинства не имеют действенной силы (благодать передается и через них), а потому, что они своим поведением и своими делами наносят ущерб авторитету Церкви.
— Боюсь, что количество перешло в качество и теперь больны не только члены Церкви, но и сама Церковь.
— Простите, Владислав... как вас по отчеству?
— Ефимович.
— В нашем православном сознании, Владислав Ефимович, Церковь — это Тело Христово, единое и безгрешное. Конечно, в данном случае речь идет о Вселенской Церкви, частью которой является Русская Церковь.
— А может, это уже не часть Вселенской Церкви?
— Каждый день здесь, в храме, бывают сотни людей. Как их пастырь, я могу сказать: это чада Церкви — и Русской, и Вселенской.
— Я согласен с тем, что Церковь есть Тело Христово, не имеющее на себе греха. Я не отрицаю принадлежности к ней ваших прихожан и вас, как их пастыря, достойного пастыря, отец Иоанн. Поэтому мы и пришли сюда. Но в Русской Православной Церкви вы изгой. В ней делают карьеру такие люди, как отец Василий, на котором пробы ставить негде, или наш архиепископ, носящий под рясой погоны...
— Ну это уж вы слишком...
— Не Богу, совдепу он служит.
— Служит он Богу и Церкви Христовой, Владислав Ефимович. А если идет на компромисс с властями, то не от хорошей жизни.
— Какое же тогда это Тело Христово, единое и безгрешное, если
