— Вы сейчас увидите почти всех. Но есть и другие семьи...
— Семьи?
— Отделения. Но их членов мне знать не положено.
— Здесь, я вижу, есть еще помещения?
— Да. Здесь много помещений. Но в некоторых из них я никогда не бывал.
— Почему?
— Не положено.
— А кому положено?
— Посвященным.
— Так что же это за помещения, где бывают только посвященные?
— Святая святых.
— Там совершаются богослужения?
— Мне не положено этого знать.
По всему было видно, что я ставлю молодого человека в неловкое положение. И так он, должно быть, сказал больше, чем следовало. Я перестал мучать его вопросами.
Прошло несколько минут. Вдруг за дверями напротив меня раздался звук деревянной колотушки. Двери открылись, и в них гуськом друг за другом стали входить мужчины и женщины, одетые в балахоны из грубой мешковины, с куколями, подпоясанные пеньковой веревкой, с босыми ногами. Их взгляды были устремлены вниз. Меня они как бы не замечали. Впереди шествовал Владислав Ефимович. Чинно, без суеты они расселись на скамьях и стульях.
— Братья, — сказал Владислав Ефимович, — мы пригласили иеромонаха Иоанна, настоятеля Преображенского собора в городе Сарске. Он имеет репутацию праведного человека, выдающегося богослова и молитвенника, преуспевшего в умном делании. Погрязшая в грехах и лишенная благодати иерархия Московского патриархата сослала его сюда. Ему не нашлось места ни в Троице-Сергиевой лавре, ни в Духовной академии. Но мы, нищие духом, не обремененные благами мира сего, способны в должной мере оценить его святое горение и хотели бы, если он сочтет нас достойными, принять его как своего отца и наставника.
— Спасибо за приглашение, — ответил я, — но давайте будем предельно откровенны и сдержанны в оценках. Я не праведник, не вещающийся богослов и молитвенник весьма посредственный. Мой приезд в Сарск не ссылка, а призвание, великая милость, дарованная мне Господом. Что касается иерархии Московского патриархата, то она имеет благодать Святого Духа в силу прямого апостольского преемства. Достойны епископы этой благодати или нет, судить не нам. Судия один — Господь. Это в связи с тем, о чем говорил здесь Владислав Ефимович. А поскольку он сказал о вашем желании стать моими духовными чадами, то у меня, естественно, возникает к вам ряд вопросов. Скажите, ваш внешний облик, эти балахоны... Они, вероятно, являют собой символ нищеты, духовной и материальной, не так ли?
— Совершенно верно, — ответил Владислав Ефимович.
— Но вы же не ходите в таком виде по городу?
— Конечно, нет.
— В таком случае не очевидно ли, что в этом наряде есть нечто театральное, искусственное, что-то от игры, но от игры с серьезными вещами. Нельзя же нищету духовную надевать и снимать с себя по обстоятельствам?
— Что же вы предлагаете?
— Известно, что в православном церковном быту все устроено просто и прагматично. Как православный священник, я смотрю на вещи таким же образом. Одеваться, думаю, нужно без выкрутасов и прежде всего с учетом наших климатических условий. Не ходите же вы зимой по улице босиком?
— Это одеяние, так же как и монашеские одеды, дает нам возможность почувствовать единство членов братства.
— Монашеские одежды не оторваны от жизни. Они приспособлены к ней. И надевают их на всю жизнь. А потом — истинное единство достигается не внешними атрибутами...
— Значения которых отрицать все-таки нельзя.
— Нельзя. Меня смутило, например, отсутствие здесь икон и христианской символики. Может быть, все это есть в других помещениях, в святая святых?
Владислав Ефимович бросил резкий, колючий взгляд на молодого человека, с которым я оставался в зале до прихода сюда членов братства, и от этого взгляда тот вздрогнул и сжался. Я пожалел, что невольно поставил его под удар. Владислав Ефимович, однако, тут же взял себя в руки и совершенно невозмутимо сказал:
— Это не Преображенский собор. В таких же укрытиях находили себе пристанище первохристиане и анахореты-пустынники. Разве отшельники
