«И в самом деле. Есть тут одно местечко неподалеку…»
Шайя сбрасывает мусор в урну, кидает в кусты остатки колбасы — на радость местной бездомной живности и двигает вниз по бульвару, в сторону паба.
Место называется «Йокнапатофа», по труднопроизносимому имени вымышленной земли. Земли-то, может, и не существует, но висящий внутри сигаретный дым вполне реален. Реальна монументальная темно-коричневая стойка, реальны бутылки с краниками, скрипучие деревянные ступеньки, мрачный бармен со странным лицом, сильно вытянутым вперед и оттого смахивающим на крокодилью морду. Последнее выглядит кстати, ибо привносит в атмосферу бара отчетливые ассоциации с миссисипскими аллигаторами, а значит, и с Йокнапатофой. Достигнутый эффект закрепляется развешанными по стенам драными соломенными шляпами, лошадиной сбруей, а также рыжеватыми дагерротипами, изображающими хижину дяди Тома, неизвестных дам в кринолинах и трудноразличимого усача с трубкой.
— Привет, Шайя! — говорит бармен и щелкает своей ужасной челюстью. По опыту Шайя знает, что это означает улыбку, а потому выдавливает ответную гримасу.
— Привет, Гена… Налей-ка мне чего-нибудь недорогого позабористей. Сегодня я предполагаю напиться.
Вообще-то он Ави, этот бармен, но все русские посетители зовут его Геной — по очевидным соображениям, и тот не возражает, полагая в наивной марокканской своей душе, что это непонятное прозвище как-то связано с джиннами из старых арабских сказок и оттого почетно.
— У тебя все в порядке? — он смотрит на Шайю с участливой крокодильей заботой. — Может, помочь чем?
— Поможешь, если быстрее нальешь… — Шайя, как правило, не расположен к разговорам, а уж после случившегося на бульваре… Он берет выпивку, собираясь отойти, но, увидев Генину морду, еще более вытянувшуюся от неожиданной и несправедливой обиды, вздыхает и ставит стакан. — Суки ментовские, весь вечер испоганили. Пристали, понимаешь, на бульваре…
Бармен радостно кивает.
— Все беды от ментов, — говорит он убежденно. — И кто их только выдумал на нашу голову? Вон, и Зуба менты гоняют… — Гена наклоняется над стойкой и шепчет в самое шайино ухо. — Смотри, какую он телку отхватил! Настоящая королева, клянусь мамой… вон там, в углу. Ты только сразу не оборачивайся, неудобно…
Шайя пожимает плечами, выпивает залпом, пристукивает стаканом по стойке — давай еще, мол… и тогда уже оборачивается.
— Ну?.. — подмигивает крокодил Гена. — Что я тебе говорил?
— Крашеная… Как твой паршивый виски, — говорит Шайя, поднимая стакан и задумчиво проверяя на свет искрящуюся жидкость. Потом он отчего-то вздыхает и добавляет по-русски, непонятно для крокодилов. — Вискарь в стакане — цвета снегиря…
Гена снова щелкает челюстью, на сей раз возмущенно.
— Да ты что? Натурально рыжая, поверь моему глазу. А насчет виски — не надо. Сам же просил подешевле.
— Натуральная, говоришь? А на спор? — подначивает его Шайя. — Давай на бутылку?
— А как узнаем?
— Биг дил! Подойти да спросить…
— Так прямо она тебе и скажет, — недоверчиво хмыкает Гена.
Шайя с преувеличенной мягкостью опускает на стойку пустой стакан.
— Ну, это смотря как спрашивать… Не в лоб ведь, конечно. Короче, давай бутылку. «Балантайнс», полную.
— Кончай, Шайя. У тебя и денег-то таких нету.
— Не бзди, Геннадий. Денег у меня завтра будет навалом. Продаваться иду, понял?.. И потом, эта конкретная бутылка — в счет твоего будущего проигрыша. Ну?.. Да не жмись ты! Когда я тебя обманывал?
Шайя берет бутылку. Он идет к столику не прямо, а по широкой дуге, дабы не смущать людей излишней целеустремленностью, чуждой местам отдыха трудящихся. Он ставит бутылку на стол и садится, не дожидаясь приглашения.
— Привет, Зуб, — говорит он, глядя на Ив. — Почему бы тебе не представить меня даме?
Он слышит сбоку недовольное сопение Зубина Меты, но ему это как-то по барабану — и сопение, и недовольство, и сам Зубин Мета с его филармонией, городом, страной, планетой и всем остальным космосом. Он вдруг чувствует, что как-то запыхался; и сердце вдруг проявилось ни с того ни с сего… нехорошо это, от этого речь получается с дурацким придыханием, а надо бы покруче так, понебрежней, типа ковбоя на Диком Западе… Никакая она не крашеная, прощай бутылка, даже две… а глаза-то, ядрена матрена… зеленые, веселые, любопытные, и главное, много чего там, в чем за один погляд не разберешься: этажи, этажи, этажи… и все настоящее, камень с бетоном, ни одной картонки, фальшивки, помета голубиного… Ив улыбается, и он отводит взгляд, потому что это уже слишком. Взгляд упирается в Зубина Мету, и Шайя разом приходит в себя и ухмыляется.
— Эй, Зуб! Ты что, онемел? Смотри, Гена тебе полбутылки лекарства прислал за счет заведения… — Шайя оборачивается к стойке, машет Гене, и тот согласно кивает им издалека своей крокодильей пастью.
— Лекарство — это хорошо, — неприветливо скрипит Зубин Мета. Он явно не планировал делить свое волшебное соседство с кем-либо другим. — Но ты-то тут при чем? В качестве бесплатного приложения?
— Разве я не ясно выразился? — удивляется Шайя. — Гена прислал тебе полбутылки. Пол! Половину! А вторая половина — моя. Так что извини, придется пить вместе. Но ты не расстраивайся, я не шумный. Я тут тихонечко посижу, свою часть добью и пойду себе, и пойду, и пойду…
Ив смеется, и это добавляет ему сил и еще чего-то. Чего? А, вот… между горлом и левым легким появляется какое-то вдохновенное подрагивание, будто птица бьет крыльями по воде, и из-под крыльев вылетают яркими брызгами красивые сверкающие слова, остроумные и веселые, такие, какие только и должны говориться в ее присутствии.
Зубин Мета кряхтит, но выбора у него нету: виски уже плещется в стаканах, Ив смотрит выжидающе — мол, знакомь, что молчишь…
— Это Ив, — говорит он. — Звезда нашего ансамбля. А это — Шайя Бен-Амоц, профессиональный трепач и графоман.
— Врет, — протестует Шайя. — Просто трепач. Из графоманов я уже выписался. А вы, значит, Ив… Ева?.. или Иветта?.. Ив…
Он снова натыкается на ее улыбку, и снова смущается, и чтобы скрыть смущение, декламирует, полузакрыв глаза, громко и с подвыванием:
— «И недруга ив плакучих, властителя бликов лунных, архангела Гавриеля в ночи заклинают струны…»
— Это Лорка? — неуверенно спрашивает она, и Шайя понимает, что пропал. — Красиво. Только я не плакучая. Рыжие вообще редко плачут. А почему вы Шайя? Для такого имени вы слишком чисто говорите по-русски.
Зубин Мета фыркает.
— Слишком чисто?! Скорее — слишком много… Видишь ли, королева, он ведь не просто так треплется, а по радио, за зарплату. А у них там, как у собак, такие клички приняты, заместо псевдонимов. Шайя! Тьфу!.. никакой он не Шайя, королева. Ты только глянь на него — типичный Боря с Шепетовки.
— Экий ты циник, Зуб, — насмешливо замечает Шайя. — Можно подумать, что ты своим настоящим имечком пользуешься. Ты ведь тоже, небось, какой-нибудь Кирилл… или Мефодий? И, если уж зашла речь о собаках, то мы с тобой, дружище, только тем и отличаемся, что я себе свое имя сам взял, а тебе — собака
