неизменно поднималось настроения. Рядом с ним он выглядел почти стройным.
В мясистых руках генерала лежал направленный дулом в землю пистолет. Судя по размеру ствола, из этого пистолета можно было расстреливать телят так, что от них оставались бы только пресловутые рожки да ножки. Ну и немного шкурки, возможно.
Пётр Сергеевич дёрнул створку ворот. Те, разумеется, оказались закрыты. Проигнорировав пыхтящего за плечом Аксенова, президент нырнул внутрь пропускного пункта. После короткого осмотра нашёлся пульт с множеством кнопок, переключателей и экранов. На одном из которых он разглядел руководителя пресс службы, что-то усердно объяснявшему через решётку генералу.
Кнопки и рычажки не имели пояснительных надписей. Пётр Сергеевич просто начал поворачивать и нажимать их. Что-то щёлкнуло. Погасло несколько экранов и загорелся один новый.
На том экране, где стоял опираясь на ворота Аксенов, президент увидел как створки открылись. Не ожидавший подобного, руководитель пресс службы полетел в снег, расставив руки в стороны, словно пикирующий бомбардировщик.
Отплевавшийся и оттёртый от снега, посаженный в машину, Аксенов вызывающе интересуется: – Куда мы едем?
Чёрная машина несётся по пустым улицам. Холмики снега на припаркованных автомобилях. Чистые, незапачканные следами улицы. Одинокие дома. Кое-где горит свет, но Пётр Сергеевич не надеется застать жильцов. В утренней тиши далеко и гулко разносится урчание двигателя большой машины.
Громадный пистолет Ерохина спрятался в кобуре. Генерал крепко держится за руль. В тепле салоне его красное лицо покраснело ещё больше.
Усаженный на заднее сиденье Колмогоров вполголоса объясняет разомлевшему Аксенову.
Не сбавляя скорость Ерохоин лихо развернулся на повороте едва не задев припаркованную машину.
-Генерал, вы пили?– спросил президент.
Удивительно трезвым голосом тот откликнулся: –По другому было нельзя.
Пётр Сергеевич молча пытался вспомнить были ли у генерала дети. Без толпы референтов и секретарей вспоминать оказалось на удивление сложно. Дети у Ерохина точно были, но сколько и какого возраста – вот вопрос.
-Генерал, все пропали?
Стиснув зубы Ерохин ответил: –Без следа.
С заднего сиденья подал голос профессор: –Собственно это не совсем верно: остались например мы с вами.
Его перебил Аксенов неожиданно закричавший: –Отвезите меня домой. Не хочу ехать на красную площадь.
Крякнув от удивления, Ерохин немного притормозил: –Куда?
-Я должен собрать вещи, проверить свои счета, найти паспорта.
-Совесть свою найди– подумал президент. Останавливая поток вопросов генерала, произнёс: – Высадим Романа Михайловича где ему будет угодно и потом на красную площадь.
Легко и быстро несётся машина по пустым московским улицам. Любо разьёжать стирая покрышки на резких поворотах и нестись не обращая внимание на ограничение скорости.
Пётр Сергеевич включил радио. Пробежавшийся по доступным частотам умный приёмник известил людей, что большинство станций молчат. Президент перешёл на список ведущих вещание. В наполненном перегаром салоне зазвучала легкомысленная песня: девушка пела о девушках на тропических островах. Иная станция – иная песня. И ещё одна. Когда из приёмника послышался уверенный голос диктора три пары глаз (разомлевший в тепле Аксенов успел заснуть) с надеждой впились взглядами в тонкую пластинку радиоприёмника.
Диктор говорил о каком-то футбольном матче. Комментировал действия игроков, не забывая отпускать ехидные замечания.
-Ничего не понимаю, какой удар по воротам?
-Старая запись– буркнул Ерохин –Вчера играли. Дистрофики: продули три к одному.
Пётр Сергеевич вернулся на предыдущую станцию. Песня о тропических островах окончилась и началась новая. Молодой, женский голос звал «лети ко мне голубь». Они и летели по свободным улицам. Разбрасывая из под колёс снежную крупу. Оставляя позади себя след – пару извилистых полос. Молчали. Слушали песню. Только сопел во сне Аксенов. Ниточка слюны стекала у него на подбородок.
Машина остановилась не въезжая во внутренний двор сталинской высотки. Словно большой, чёрный зверь замер у входа в пещеру. Лоснится блестящая шкура. Еле слышно урчит на холостом ходу мотор.
Аксенов не спешил бежать к себе, проверять счета, рассовывать по карманам паспорта, искать подевавшуюся куда-то совесть. Одиночеством и беспокойством веяло от обычно многолюдной, а сейчас совершенно пустой улице. От вздымающего к небесам дома, чем-то опасно похожего на старинный замок из сна. Одиночеством и, пожалуй, какой-то скрытой угрозой.
-Приехали– повторил Ерохин.
-Сам вижу– Аксенов осматривал улицу через стекло не торопясь покидать тепло салона.
-Знаете– обратился он –Вам тоже следует собирать вещи. Не сегодня, так завтра миротворческие силы ступят на улицы Москвы. Я практически уверен, что это произойдёт уже сегодня, может быть через несколько часов.
-Роман Михайлович, вы выходите или отправляетесь с нами на красную площадь?– поинтересовался президент.
-Выхожу– решился Аксенов. Из открытой двери подуло холодом, заставив снявшего верхнюю одежду министра науки поёжится.
Держа дверь открытой, Аксенов неуверенно, и вместе с тем агрессивно, сказал: –Ненужно ничего делать. Только собраться и ждать.
-Закройте дверь, холодно– ответил Пётр Сергеевич.
Автомобиль рывком сорвался с места. В заднем стекле можно было наблюдать одинокую фигурку стоящую с опущенными руками и провожавшую их взглядом. Потом дорога свернула. Это был последний раз, когда Пётр Сергеевич видел Аксенова.
-О каких миротворцах зашёл разговор?– спросил генерал.
-Бред– пояснил Пётр Сергеевич. А сам подумал, что и он тоже скорее предпочтёт доживать остаток жизни в комфорте на западе, чем скитаться по постепенно разрушающейся без человеческого присутствия Москве. От подобных мыслей становилось кисло во рту, как если бы долго держать под языком кусочек железа. Нападение или катастрофа? Война или стихийное бедствие? Он не мог выбирать между возможными причинами случившегося и это было хорошо. В глубине души президент сознавал, что сделал бы неправильный выбор. И от саднящего, точно крохотный порез между пальцами, знания становилось неприятно и кисло во рту. Впрочем и семья и окружение президента в один голос назвали бы его выбор «правильным». Как хорошо, что он не мог выбирать.
Желая смыть кислое послевкусие внезапного сеанса самоанализа, Пётр Сергеевич поинтересовался: –Что там за штука, на красной площади?
Глава3
Штука оказалась облаком необычайно плотного тумана время от времени переливающего всеми цветами радуги, отчего красные стены кремля и закрученные купала храма Василия Блаженного казались бледными, точно сделанными из дешёвой, серой бумаги. Разумеется, туман был вовсе не туманом. Как доказал Петру Сергеевичу Колмогоров: –Туман не переливается, а если переливается то это уже не туман.
Облако имело примерно форму сферы радиусом двенадцать-пятнадцать метром, где-то на пятую часть утопленную в землю. Ближе к краям туман становился прозрачным, иной раз выбрасывая отростки до полуметра и втягивая их обратно. В центре облака неизвестная субстанция уплотнялась. Разглядывая невесть что, возникшее за ночь на красной площади, президент заметил: переливы радужного сияния начинаются именно в центре облака, почти мгновенно захватывая весь его объём и также мгновенно прекращаясь.
Не смирившийся, а скорее принявший исчезновение людей за данность, Пётр Сергеевич с
