объединения, конец войнам, начало… всему!
Я откинулся назад, высматривая свет безумия в его глазах. Только чьего безумия? Его или моего? Я прошептал:
— Почему ты мне не сказал, Поли?
Он сердито оскалился:
— Потому что ты меня никогда не слушаешь, Скотти. У нас всегда все делается по-твоему.
— И что дальше?
Снова улыбка.
— В мае, малютка Скотти, я не зря ездил в Вашингтон. И когда на той неделе явится с аудиторской проверкой налоговая служба, я буду на другой стороне. Скотти, они обещали мне…
Он вдруг отпрянул, отступил еще на шаг, выдернул из кармана револьвер, маленький револьвер тридцать второго калибра, и нацелил на меня:
— Сиди, как сидишь, Скотт!
Я все же встал, желая, чтобы он выстрелил, слыша звон в ушах и чувствуя себя так, словно во мне было десять футов роста. Может быть, я был на грани обморока. Лицо пылало, пот катился по спине.
— Почему ты так со мной поступил, Поли?
Он все пятился, а я наступал на него по лестнице, теснил к машине. Он прошептал:
— Не приближайся, Скотт. Я убью тебя. Убью.
— Уже убил, паршивец.
Он сказал:
— Ты должен понять, Скотт. Мне пришлось. Из-за того что ты…
Я сделал еще шаг, воображая, как брошусь на него. Солнечный свет вокруг странно остекленел. Может, я опережу его, может, мы станем вырывать друг у друга револьвер. Может, один из нас умрет. Или оба.
Пол отвел глаза, смятение исказило его лицо, он опустил взгляд в землю, себе под ноги, оглянулся на тени. Что-то с тенями.
Я посмотрел через его голову на горизонт, на небо над черным гребнем леса.
— Поли, — мой голос звучал дико, будто издалека, — отчего все такое розовое?
Нет ответа.
Я развернулся к востоку, к солнцу. Незнакомый лило вый диск в небе, в ореоле серебряной дымки. Здесь и там чернели языки, словно нереальное, застывшее под кистью художника пламя.
Короткий гортанный звук.
Когда я обернулся, Поли стоял на четвереньках, рядом валялся в траве маленький пистолет.
В моем предсмертном бреду зашумела спущенная в туалете вода. Плещущий гул открытого клапана. Высокий звук входного клапана, впускающего новую воду по мере того, как опускается поплавок. Какашки, смытые со дна унитаза, крутятся в потоке. Туалетная бумага тонет, всасывается в темную трубу.
Мы кружимся и уходим вниз. Куда-то. Куда-то в давние времена в далекую-далекую Вселенную.
Хм… Неужели это будет так давно и так уж далеко?
Или просто: однажды, давным-давно?
Увижу ли я открывающиеся в темноте зловещие глаза цвета индиго?
Нет. Просто еще одна история пропала и теперь забыта. Развалилась на куски.
Из темноты прозвучал очень вежливый, самую чуточку снисходительный мужской голос:
—
— Хм… Удивительно, как это у мертвеца в брюхе становится жидко от страха. Ты кто такой? Мой чертов ангел-хранитель?
Голос весело отозвался:
—
Нечто, видимо мое горло, сглотнуло без слюны и слабо, призрачно скрипнуло.
Голос говорил:
—
— Область хранения?
Вздох.
—
— Жизнь вечная? Вот дерьмо!
В голосе послышался легкий смех:
—
— Мы?
Он сказал:
—
— Они?
—
— Что за чушь! Какая еще область С11?
Вздох.
—
— Той, где лишние измерения свернуты в кванты массы, оставляя снаружи только три пространственных измерения и время? Волее или менее.
—
— Кажется, именно это писатели называют бюрократической абракадаброй? Или это просто автоматический сброс данных?
В голосе прозвучало нелепое веселье:
—
— Кто вы такой, зачем мы здесь, куда направляемся и что, черт побери, происходит?
—
— Это насколько же сложные, придурок?
—