руки, словно в мольбе. Лешка дико поглядел на меня сверху вниз. Вот болван, а то я не понимаю, что так больше похоже на гарем турецкого султана, чем на возвышенную любовь к прекрасной девушке! Но если я уже валяюсь тут на полу, подниматься как-то надо? Я ухватилась за его руку, как за турник, пируэт у пола, подъем, пируэт назад – и мы снова влились в мелодию.
Вот сейчас я порадовалась, что мы выступаем под фонограмму. На самом деле я могу и петь, и танцевать одновременно – Микулишна говорит, что из меня выйдет отличная актриса оперетты. Но это в зале, при нормальной акустике и молчащей публике, а попробовали бы вы на открытой площадке и сплясать, и перекрыть голосом прибой, машины, шум шагов, разговоры. Представьте…
Я пою: «Всю жизнь тебя ждала…»
А с пляжа: «Пахлава! Чурчхела!»
Зато с фонограммой можно сделать звук погромче – и хана их горячей кукурузе!
Капитан Грей влюбился – поворот, руки соединить… во, все, влюбился! И отправился закупать шелк на паруса, а я снова свалила за кулисы. Я не оборачивалась, но чуяла спиной, как «полупородный» провожает меня пристальным, насмешливым взглядом – дескать, никуда не денешься. А Витки все не было, да и что на самом-то деле она могла придумать? Отчаяние, как застарелая лужа во время осенних дождей, вышло из берегов и затопило меня темной, вонючей водой. Забилось, захлебываясь, сердце, тошнота подкатила к горлу, и от противной, обморочной слабости подогнулись ноги. Я ухватилась за ближайшую колонну…
Музыка взвилась в торжественном крещендо – корабль под алыми парусами прибыл в ошеломленную Каперну.
– На сцену! – прошипели сзади и меня с силой толкнули в спину.
Я привычно бросилась вперед. И моя Ассоль выбежала навстречу своей мечте… с таким выражением лица, словно точно знала – на самом деле капитан Грей собирает наивных дурочек по приморским деревням, а потом отбирает у них паспорта и продает в публичные дома Турции.
Лешка закружил меня в вальсе…
Зловещий оскал «полупородного» блеснул из-за края сцены – как приближающийся к животу нож. В этот момент по деревянному настилу загрохотали копыта!
– Лошадка! Ой, глядите, лошадка! – завопил восседающий на плечах у папаши малыш.
Сзади на меня упала темная тень, пахнуло острым, удушливым конским потом…
– Сматывайся! – заверещал отчаянный голос Витки, и я рванулась прочь из Лешкиных объятий…
– Ты… – охнул Лешка, останавливаясь посреди танца. Сильная рука обхватила меня поперек талии, и… парень в тельняшке втащил меня на седло своей украшенной цветным султаном лошадки.
– Но-о-о! Пошла! – привставая в стременах, заорал он и огрел лошадку своей ковбойской шляпой по крупу.
Неуверенно приплясывающая на досках сцены лошадка обернулась… и посмотрела на нас, как на полных, законченных кретинов. «Куда – «но»? – было написано на ее меланхоличной морде.
– Пошла, кому говорю! – яростно заорал парень, изо всех сил колотя коняку пятками.
И вот тут лошадка обиделась! Негодующе, оскорбленно заржав, она ударила копытами в настил – и помчалась к краю сцены!
– И-го-го! – гневно ржала лошадь.
– А-а-а! – дико визжала я…
И неся на спине двух седоков, лошадка сиганула с края сцены… прямо в толпу!
– А-а-а! – Новый, уже многоголосый вопль, раздался в ответ – и толпа у сцены раздалась в стороны, как «молния» на сумке!
Наша коняшка взвилась над мгновенно опустевшим асфальтом… отчетливо, детально, точно в замедленной съемке, я видела, как мы проносимся над головой единственного оставшегося на месте человека – над головой «полупородного»! Мы проскочили, и дальше – бум! – сильный толчок. А-а-ах! – меня подбросило, лязгнули зубы, только рука парня в тельняшке не позволила вылететь из седла!
– Пошла, пошла! – снова заорал парень, и лошадка застучала копытами в асфальт, прорываясь сквозь рассыпающуюся перед нами толпу!
– Так что, она с Греем не уедет? – успела я услышать чей-то вскрик.
– И правильно! – откликнулся густой бас. – Простой моряк… с лошадью… получше всяких аристократов будет!
– Какая удивительная трактовка!
Еще раз заржав, лошадка вписалась в поворот… и, неуклюже поддавая задом, поскакала вдоль набережной.
– Тп-р-ру! – завопил удерживающий меня в седле парень в тельняшке и резко натянул поводья. – Еще кататься будешь, нет? Будешь – доплатить надо. По спецтарифу за скорость, – добавил он, извиняющимся жестом потрепав лошадку по холке.
Я соскользнула вдоль потного конского бока и, подобрав подол пышной юбки, побежала дальше, лавируя между запрудившими вечернюю набережную прохожими. На меня оглядывались, от меня шарахались с криками:
– Эй, поосторожнее!
Я поняла, что должна остановиться – иначе вся Евпатория сможет рассказать моим преследователям «куда побежала девочка в сценическом костюме». Я перешла на шаг, огляделась по сторонам, пытаясь сообразить, куда выбежала… И поняла, что меня догнали! Наверное, рванули на своем джипе в объезд – но сейчас «качок» и «полупородный» быстрым шагом двигались мне навстречу. Я повернулась и кинулась обратно… Чтоб едва не врезаться в их смахивающих на арабских террористов приятелей, прочесывающих набережную у меня за спиной. А хуже всего, что один из них уставился прямо на меня… мрачная небритая физиономия просветлела… и он восторженно заорал:
– Костюм! Гляди, костюм! Вон она!
Конечно, в белой юбке по щиколотку, голубой блузе и черном корсаже меня трудно не заметить. Даже в подступающих сумерках.
«Полупородный» и «качок» заозирались… Меня скрывала толпа, но я понимала – еще секунда, и они меня увидят. А их дружки уже неслись ко мне на всех парах. Я заметалась, натыкаясь на прохожих. Кто-то вскрикнул, кто-то выругался, кто-то даже попытался ухватить меня за локоть… Только этого не хватало!
И я кинулась под закрепленную над аркой из вьющегося винограда вывеску «Парк живых скульптур».
Билетер на входе почему-то даже не потребовал плату. Только выскочив на отгороженный стриженными кустами пятачок, я поняла почему. Запрокидывая головы и пересмеиваясь, посетители бродили по аллеям вдоль выстроившихся в ряд постаментов. Вот памятник из темной бронзы – распахнутое пальто, устремленный вдаль взгляд, кепка в кулаке… Пробегающая мимо девчушка кинула монетку в корзиночку у постамента.
Памятник дрогнул… улыбнулся с лукавым прищуром, помахал девочке кепкой… и застыл снова, точно и впрямь неживой.
На следующем постаменте дама XVIII века в пышном розовом платье и высоченном белом парике в ответ на брошенную монетку пробежала тонкими пальцами по струнам арфы и вновь замерла, больше похожая даже не на статую, а на роскошный кремовый торт. Рыцарь в доспехах – покрытое серо-стальной краской лицо неподвижно, словно и впрямь выковано из металла, а поднятый в салюте меч не дрожит. Артемида-охотница с луком и колчаном через плечо – тело под короткой туникой обсыпано белой пудрой с нарисованными темными прожилками, если бы не живой взгляд, запросто можно принять за мрамор. Дама под вуалью…
«Под вуалью – нечестно, – мимолетно подумала я. – Она там хоть моргать может, хоть рожи корчить».
Обдирая ладони, я выдернула из клумбы палку, подпирающую обвисший розовый куст и… под изумленными взглядами публики кинулась к статуе средневековых влюбленных, замерших за миг до поцелуя: он в кожаном колете и облегающих штанах, она в пышной юбке и блузе. Почти как мои! Я запрыгнула на постамент. Наша скульптурная композиция закачалась… но влюбленные не дрогнули! Так и сжимали друг друга в объятиях, только глаза выразительно уставились на меня. Они стали еще
