Теперь я знаю, что моя бабушка Анна – мягкая, ласковая, весёлая, а у деда Дмитрия – взрывной, вулканический характер. К тому же, страшно обидчивый. И только бабушка может успокоить деда, переждать, перетерпеть его «извержение». И не упрекнуть ни в чём. Он лежит, после своего «взрыва», сам себе не рад, отвернувшись к стене, а она ему: «Митенька, Митенька!» И он постепенно отходит…
Но что у них общее – так это беззаветная любовь к детям. Своих четырёх сыновей они любят без памяти, и сейчас, когда их мальчики уже все давно взрослые, всё равно – та же любовь и нежность: «Деточка, деточка!» Только так. По-другому они их не называют.
Отец говорит, что он пошёл одновременно и в мать, и в отца: в его характере перемешались мягкость, обидчивость и взрывчатость – может заплакать от обиды, а может закричать от бешенства. И легко впадает в отчаянье. Так что даже сам никогда не знает, чего от себя ждать.
– Когда я Лилю ревновал… это когда мы жили с ней в Оренбурге, я ревновал её по-страшному – буквально ко всем, она жутко обижалась, плакала: ты, говорит, меня ревнуешь даже к телеграфным столбам! Я тут же впадал в отчаянье… И сразу – жить не хотелось, хотелось умереть – сейчас же, немедленно! Иногда даже писал ей прощальное письмо и бежал, сам не зная куда… Много раз хотел умереть. Конечно, Лиля от этого не могла себя чувствовать счастливой. Плакала часто, замолкала надолго, отдалялась… Обид не прощала и не забывала. Вот чего мне не досталось от моей мамы – так это мудрости и умения с улыбкой налаживать отношения. Лиля могла молчать неделю, а я не знал, как к ней подступиться. И опять же – не хотелось жить из-за этого, хотелось умереть… Жизнь превратилась в сплошное страдание. В какой-то ад. Причём, для нас обоих. И я с ужасом понимал, что мне противопоказано жить с любимой женщиной. Хоть это и парадоксально звучит. Но это так – я не умел жить с любимой женщиной. Это хорошо умеют мои братья – Женя и Шура. У них у обоих обидчивые жёны, но что один, что другой – могут пошутить, подтрунить, не обратить на что-то внимания, и всегда – с улыбкой, с лаской, с шуткой. Счастливый характер! Я понимал, что Лиле нужен как раз такой муж – весёлый, необидчивый, не ревнивый. Из которого сыплются не упрёки, а шутки. Человек, с которым легко. А со мной было трудно… Женя и Шура у нас – настоящие одесситы по характеру. А мы с Жориком – скорее упёртые казаки!
– По-моему, ты такой весёлый, папа! Ты тоже настоящий одессит!
– Это я с годами научился быть весёлым. По крайней мере, не показывать каждую минуту, что у меня внутри. Но тогда, в Оренбурге, мне было всего двадцать шесть, и я совершенно не умел владеть собой.
Так вот откуда во мне все эти взрывы! Это бешенство, когда попирают мою свободу, когда хотят, чтобы я делала то, чего я не хочу! Это вечное стремление настоять на своём! И протест против всего, что есть «не моё»! И это отчаянное желание умереть, обрубить всё одним махом, когда нет сил терпеть действительность. Ведь я – казачка! Вот оно что… Вот всё и объяснилось, наконец- то! Теперь мне понятно, что имела в виду мама, когда иногда бросала мне в сердцах: «Вся – в отца!» Но и нежности во мне много, и желания любить. Но об этом трудно догадаться, ведь я очень скрытная…
Оказывается, истоки моего характера – в кубанских степях и в морском просторе… И в ласковом южном солнце…
Как хорошо узнавать про себя! Даже если это не очень простые вещи. Когда я слушаю отца, с грустью думаю о том, что мне, наверное, тоже противопоказано жить с любимым человеком… А ещё я думаю о том, что у меня нет повода думать на эту тему… Мой повод не живёт больше на земле.
– Скажи, отец, а может ли однолюб любить не однажды в жизни?
– Влюбляться, наверное, да. А любить?… Вряд ли. Потому он и однолюб. Хотя я считаю, что это – несчастное свойство характера. Конечно, если два однолюба влюбляются друг в друга, – это великое счастье. Моим родителям очень повезло.
– Встретить свою половинку?
– Да. Я убеждён, если это, действительно, твоя половинка, то любовь – взаимная. Но если один из двоих страдает, или даже оба, как мы с Лилей – это вряд ли две половинки одного целого… Чаще всего мы любим чужих половинок… Ну, скажи, разве может быть у двух половинок психологическая несовместимость?
– Думаю, что нет.
– Но при этом можно, что называется, «запасть» на человека. И чем больше он тебе страданий причиняет, тем больше к нему привязываешься.
– Ну, это уже мазохизм какой-то! Тебя мучают – а ты любишь! Кстати, в христианстве одна из самых непонятных для меня заповедей: бьют в левую, подставляй правую…
– Я в этих вопросах не силён. Но точно знаю, что нельзя зацикливаться на одном человеке. И всех потом сравнивать с ним. К тому же, не в пользу всех остальных. Чем я всю жизнь и занимался… Я не хотел бы, чтобы у тебя в жизни так случилось. Будем считать, что я уже прошёл по этой дороге. Она к счастью не ведёт…
Вот любопытно: никогда с мамой мы не говорили о любви. Ну, может, только один раз её и спросила, верит ли она в любовь. А с отцом это была наша главная тема. О чём бы мы с ним ни говорили, мы неизменно сворачивали на любовь. Видимо, ему надо было разобраться в самом себе. И не наедине с собой, а в моём присутствии. А мне было важно понять, что же у них там случилось. И кто виноват? Выходило так, что виновата была молодость. Пылкая влюблённость моего отца. И неспособность моей матери противостоять такому сильному чувству. А чувство это, по-видимому, было направлено на чужую половинку… Но, если бы она могла ему противостоять, то тогда бы не было на свете меня… Вот так вот.
И когда я думала теперь о маме, мне её было бесконечно жаль. Ведь и второй её брак не оказался счастливым. Она всю жизнь нуждалась в опоре, в мужском плече – и никогда этого не имела. Оба её мужа – моложе её. И тот, и другой на момент женитьбы были, по сути, мальчишками. А она нуждалась в мужчине, который был бы старше её, опытнее, мудрее. Но никогда такого не было даже близко… И тогда я подумала, что, видимо, её половинка осталась на войне. Её жених, с которым она так и не встретилась, был убит на войне. Она овдовела, не успев стать женой… Бедная моя мама! Не она виновата в том, что таким нескладным был её первый брак, и таким трудным второй. Виновата война…
Да, она никогда в жизни не искала того, кого она любит. Как будто его нет на земле, и искать напрасно… Когда я спросила её как-то, почему она пошла за моего отца, она ответила: «Он так меня любил!» А когда спросила о Фёдоре, она сказала: «Мне было его очень жалко. Он так любил меня, даже плакал… Я не думала, что он может плакать». В обоих случаях это была жалость, а не любовь. Хотя жалость – это так близко от любви… это может быть очень остро… и жалость может перерасти в любовь. Мама, наверное, уповала на это. И нет её вины в том, что этого не произошло.
Я почувствовала огромное облегчение, что мне не нужно больше искать правого и виноватого в горькой истории нашей не сложившейся семьи…
А я и не знала… я и не знала… ничего-то я не знала! Совершенно ничего не знала.
В эти весенние, метельные дни, сидя у постели отца, держа его за руку, глядя в его синие глаза, вслушиваясь в его мягкий, ласковый голос, я обретаю, начинаю ощущать свои корни, свои истоки… Начинаю понимать, из чего вылеплен мой характер.
А я и не знала, что мой отец тоже страдал в юности застенчивостью и страхом речи. Да, мама как-то обмолвилась об этом, но всё это была сказано с таким раздражением и незатухающим стыдом, и страданием, что я – такая же, как он…
