– Папа, я стихи тебе написала. Когда тебе отдать – после операции или сейчас?
Он подумал. И сказал:
– Лучше сейчас.
Он читал их долго, медленно… А потом медленно перевёл взгляд на меня и долго вглядывался в меня… или – в будущее?…
– Спасибо, доця. Я тебя очень люблю.
– И я тебя, папочка.
За два дня до операции приехал младший брат отца, Георгий. У нас разница в возрасте слишком маленькая, чтобы мне говорить ему «вы», «дядя». Всего десять лет. Я говорю ему – «ты», «Жорик». Он похож на отца. Он хороший. Мы встретились в клинике, у постели отца – и с первой минуты – как старые друзья. Он привёз отцу кучу приветов из Одессы и пасхальные гостинцы от родителей – всякие вкусности.
– А меня тут доця кормит каждый день моей любимой жареной картошкой! – похвастался отец.
И опять налетела вечерняя пушистая метель, и теперь уже я объясняла Георгию, почему она называется жаворонковой…
Утром ездили с Георгием на взморье. Показывала ему свои любимые места и домик, где мы поселимся с отцом после его выписки.
Но больше чем море, Георгия поразила Лиелупе.
– Море – это море, обычная вещь, – сказал он. – Но река!… Как это, наверное, здорово: жить на берегу реки… А она течёт себе куда-то… такая задумчивая, неторопливая…
А потом поехали к отцу. Это был вечер накануне операции.
Сидели в палате у отца и хохотали… хохотали, как сумасшедшие… Вот, встретились два брата-одессита! Нет, решительно не помню, о чём говорили… Да и можно ли перевести на обычный язык это одесское балагурство? эту уморительную игру слов, все эти подтексты и надтексты… Хохотала вся палата. Даже медсестра заглянула: «Что тут у вас происходит? А… веселитесь? Это хорошо! Перед операцией должно быть хорошее настроение».
В тот вечер меня опечалило лишь одно: то, что белые, чудесные фиалки, которые я принесла отцу накануне, неожиданно потемнели, точно обуглились… Мне от этого стало как-то не по себе.
– Ничего, папочка, принесу тебе после операции гору свежих фиалок! И гору жареной картошки!
Он смеялся:
– Спасибо, доця! А мне, видимо, перед такой операцией положено написать завещание? Но нечего мне, мои дорогие, завещать вам, кроме старой пижамы и очков, вы уж простите!
И мы опять почему-то ржали… Почему-то было жутко смешно, от любого слова.
– Эх, попрошу, чтобы Алкс меня на этот раз не зашивал, а вставил бы замок-молнию! Вдруг что не так – открыл, починил – и готово, опять закрыл!
И опять мы ржали, прямо до слёз… до коликов… до одурения…
– Единственное, что не люблю, – говорил отец, – это как скрипят колёсики каталки, когда тебя везут на операцию. Очень противно они скрипят. А всё остальное по сравнению с этим – ерунда!
Не помню, когда я ещё так веселилась и так хохотала, как накануне отцовской операции… Может, никогда такого и не было. Георгий даже отпаивал меня водой…
Утро было ослепительно солнечное. В восемь утра, даже раньше, мы с Георгием были уже у отца. Он вышел в коридор. Улыбается, радостный:
– Договорился с Алксом, что меня не повезут, а я сам пойду. Так что скрипа колёсиков не будет!
– Я буду молиться за тебя, папочка! Всё будет хорошо, вот увидишь!
– Конечно, а как же иначе?
– Я люблю тебя!
– И я люблю тебя, доця!
– Прощайтесь, – сказала медсестра. – Пора.
Отец и Георгий обнялись.
– До встречи, братишка! – сказал Георгий.
– Привет родителям, когда будешь звонить, – сказал отец.
И тут я повисла у него на шее, как маленькая девочка, и никак не могла оторваться. Так что Георгию пришлось буквально силой отдирать меня от отца.
– Идите во двор, – сказал отец, – я вам ещё помашу из окошка.
И мы помчались во двор и стояли, задрав головы, высматривая его… Во всех окнах отражалось солнце, казалось, это не больничный корпус – а сверкающий на солнце корабль, сверкающий всеми своими иллюминаторами… И тут одно из окон на шестом этаже распахнулось – и я увидела светлое, радостное, сияющее лицо отца… Он был весь залит солнцем… Он махал нам рукой…
Так я его и запомнила – в этом окне-иллюминаторе, как будто на высокой палубе отплывающего в неведомые страны корабля…
Сияющее дорогое лицо в огненном обрамлении солнечных лучей…
– Пока, папочка, пока!… До встречи!…
– Пока! – крикнул он.
Иллюминатор закрылся. Корабль медленно поплыл… Старые деревья прощально закачали кронами… Мы с Георгием побрели, сами не зная куда…
Восемь часов. Восемь часов ожидания…
Ходили по больничному саду кругами. Стояли под окнами операционной. Сидели в холле на шестом этаже. Я написала стихотворение.
Читала Евангелие. Молилась.
Опять ходили, бродили, молились, молчали, выходили за ворота и шли вдоль ограды клиники непонятно куда… Но тут же возвращались обратно и бежали под окна операционной…
