лбом, делавшими его похожим на вдохновенную лошадку-пони, с пылающим взглядом, невразумительным тюрингским акцентом и его энергией, этот Вилли был сыном плотника. Слова «невозможно» для него не существовало, и когда он затевал какой-нибудь из своих обширных проектов, ему нужна была его незамедлительная реализация. Иногда это впутывало его в какую-нибудь историю, но он мгновенно из нее выпутывался, принося за пазухой десяток новых планов, ибо запас их был у него неиссякаем. Если было нужно, он мог пойти на союз с самим дьяволом. Чистоплюи осуждали его цинические методы зарабатывания денег, но партия извлекала из его комбинаций большие выгоды. Он был убежден, что деньги не пахнут, и принимал их из любого источника… Его главной помощницей была его жена Бабета, привлекательная женщина из прусско-юнкерской среды, которая оставила богатого мужа, чтобы делить с Мюнценбергом все перипетии его опасной жизни».
Напомню, что через девять лет после гибели Мюнценберга в том же Париже много было разговоров о родной сестре Бабеты – о Грете, о Маргарет Бубер-Нойман. Эта вторая дочь богатого немецкого дельца, разойдясь с сыном философа Бубера, стала подругой немецкого коммунистического лидера Хайнца Ноймана, бежала с ним в Москву, была после расстрела Ноймана сослана в Казахстан, а потом выдана Сталиным гестаповцам. В 1949 году выжившая в лагере Равенсбрюк Маргарет Бубер-Нойман как бывшая узница Сталина и Гитлера давала в Париже показания на процессе Виктора Кравченко (отнюдь не в пользу коммунистической фальшивки) и повергла парижских коммунистов в некоторое смущение подлинностью своего коммунистического происхождения… Бабета тоже прожила долго и даже написала воспоминания о своем Вилли…
…Итак, воскресный Ла Фезандри, черноглазые брюнетки (отобранные согласно вкусу хозяина и таинственному их тяготению к «великому эксперименту» большевиков), возлежащие на низких кушетках и готовые к локальным экспериментам, многоязычный говор мужчин, заинтересованных в политике, в деньгах и – в их гуще малозаметные профессионалы (Мюнценберг, Кац, Киш, Игнатьев, Кольцов…).
Рискуя внести мрачную ноту в воскресную музыку звенящих бокалов, вилок и женского смеха, напомню, что Кольцов был расстрелян Хозяином в феврале 1940 года, а Мюнценберг (отказавшийся ехать к своей погибели в Москву) был чуть позже повешен во французском лесу. Но зачем наперед думать о грустном, поговорим лучше о женщинах. Блистала среди звезд красного бомонда дочь Вожеля Мари-Клод, в которую был влюблен сын ученого-германиста, друга Андре Жида и Маннов, Пьер Берто. Идя на сближение с дочкой красного «попутчика» Вожеля, Берто попал, скорее всего, в сети советских секретных служб и выполнял их важные поручения. Но коварная Мари-Клод предпочла ему напористого коммуниста Поля Вайяна Кутюрье, который до 1929 года был главным редактором «Юманите», но умер то ли «безвременно», то ли своевременно – в 1937 году. Не менее заметной фигурой среди французских гостей был Гастон Бержери, адвокат, дипломат, депутат. Он был женат на дочери того самого Леонида Красина, который из таинственного «финагента» Ленина, замешанного в темных комбинациях по «экспроприации» денег в пользу большевиков (с неизбежными шантажом, кровопролитием, тайными убийствами, подлогом и «отмыванием» грязных купюр – достаточно вспомнить борьбу за «морозовские деньги», гибель Саввы Морозова и молодого Шмита), превратился после захвата власти большевиками в почтенного и полномочного посла Советской России во Франции (позднее, еще лет через 30, эта же дочка Красина сгодилась для карьеры лауреата Сталинской премии д’Астье де ла Вижери). Гастон Бержери был депутатом парламента и помогал Мюнценбергу обеспечивать его подручных французскими документами. Вдобавок он был юрисконсультом «Дженерал моторс» и помогал компании прокручивать операции с Россией (вероятно, не в убыток красинскому семейству).
После смерти Красина старые ленинцы собирали пожертвования на бедность вдове ленинского финагента-террориста, однако во время знаменитой Любиной свадьбы выяснилось, что расторопный финагент оставил дочке в приданое три мильона. Так что юрист, дипломат, депутат Гастон Бержери оказался не внакладе. Кажется, именно его имел в виду мой друг Н.В. Вырубов, когда говорил мне, что в Фезандри были не только левые, но и правые. Но был ли Бержери правым? Думаю, его вообще не занимали эти глупости. Понятно, что большой парламентской и политической карьеры он не сделал, но по другим линиям продвигался успешно. В 1933 году Гастон Бержери был одним из творцов просталинского «единого фронта против фашизма». Правда, в 1940 году он уже голосовал за предоставление полноты власти маршалу Петену, который и послал его французским посланником в Москву, а потом (до 1944 года) – в Турцию. По окончании войны Г. Бержери предстал перед трибуналом как коллаборационист, но к 1949 году был оправдан (всю Францию не пересажаешь)…
Одним из самых крупных мероприятий фезандрийского коминтерновского гнезда была редкостная для тех времен журналистская поездка в Страну Советов и специальный пропагандистский выпуск вожелевского «Вю». Если помните, именно так назывался новый иллюстрированный журнал Люсьена Вожеля. История французской журналистики припасла для этого журнала все самые высокие похвалы.
Известно, что в журнале «Вю» сотрудничали такие звезды довоенного фоторепортажа, как венгр Андре Кертеш. Менее известно, почему этот «журнал моды» так решительно был озабочен безоглядной пропагандой советского рая в столь важные для этой пропаганды годы. Догадки приходят в голову не самые оригинальные. Ну да, конечно, молоденькие дочки Люсьена Вожеля были коммунистки-активистки, младшая даже возглавляла французскую молодежную организацию «А ну-ка, девушки!», но сам-то старомодный жуир и барин, любитель брюнеток, певиц и застолья Вожель поспешил отмежеваться от левых, как только сошел на американский берег (точно так же, как Алекс с Татьяной, постаравшиеся все эти глупости сразу забыть и даже вспоминавшие в кругу Барышникова и Бродского о некоем семейном «антибольшевизме», начисто изгладившем из их памяти сладостный Ла Фезандри). Тем не менее и в 1925 -м, и позднее, до середины 30-х, но главное – в 1930–1931-м все было иначе… В 1931 году вышел в результате прославленной вожелевской экспедиции в «Страну Советов» («Кто там с кем советуется?» – удивлялся Бунин) толстенный «советский» номер журнала «Вю» и был отпечатан (на чьи бабки?) тиражом в полмильона экземпляров, разрекламирован (может быть, даже продан) и прочно вошел в историю довоенной французской журналистики. Судьбе было угодно, чтобы оба фезандрийских графа – граф Кароли и граф Игнатьев – имели к этому номеру непосредственное отношение и не смогли умолчать о столь важном для них событии. Я считаю, что нам с вами повезло: сопоставление двух мемуарных отчетов (на фоне нашей нынешней прочей осведомленности) позволяет нам извлечь из мрачной драмы минувшего века хоть крошечную комическую интермедию – чего же еще можно ждать от судьбы?
Итак, завсегдатай Фезандри, видный венгерский социалист и революционер, близкий к Коминтерну, граф Кароли, живший после неудачи венгерской революции (так страстно готовившейся Лениным) в Париже, получил в 1930 году от директора журнала «Вю» Люсьена Вожеля приглашение совершить (вместе с супругой, вполне активной журналисткой и коминтерновкой Катрин и другими товарищами) совершенно бесплатно, за счет фирмы роскошную поездку по таинственной стране чудес – СССР. Опытный Вожель облек (если верить мемуарам графа) свое предложение в лестную форму: вам, как опытному журналисту и т. д. Опытный граф Кароли не спросил, кто этот щедрый меценат, по какому поводу именно сейчас и т. д. Понятно, что опытный Вожель приглашал графа потому, что знал, что граф был сталинист, уже успел «не одобрять» Троцкого и считал, что если там где-то погибнет тыща-другая (или сотня-другая тыщ) чужих невинных людишек, то интересы великого коммунистического эксперимента (или просто удержания власти) того стоят. Остальные взгляды с неизбежностью приложатся (к личным интересам), так что граф не подведет. Опытный граф мог догадываться, что вести, доходящие на Запад с кровавых фронтов «декулакизации», и впрямь выглядят страшновато, что Сталин к тому же начинает добивать своих соперников в борьбе за власть, даже потенциальных (уже пошли «процессы» и стали расти лагеря), так что рассказы «правдивых западных очевидцев-пилигримов» о советском процветании сейчас будут очень нужны.
Вожелевские коминтерновцы поехали в малодоступную Россию (не всех туда пускали, а тут – такой вояж, да еще на халяву) и все, что положено, написали. Без особого энтузиазма написали, вяло разыгрывая бешеный восторг на голом месте. Но вот что по-настоящему поразило и растрогало графа Кароли в этой поездке, так это те перемены, которые претерпел при пересечении советской границы переводчик французской делегации граф А.А. Игнатьев, которого Кароли иронически именовал прежде «экс-граф, экс- генерал, экс-атташе»:
«Волнение генерала Игнатьева казалось поистине трогательным. Поскольку он был теперь у себя на родине, он выполнял роль хозяина дома и расплачивался за угощение. Всем начальникам он сообщает, что
