— Кажется, на этот раз я устал. Я совсем мертвый.
— Нам надо поесть, — сказала она. — Может быть, пора ужинать?
— Я не завел часов…
— Я позвоню Лулу…
— Позвонишь… так она все-таки твоя субретка… разве ты не так сказала?
— Да, Лулу — это служанка, но знаешь… все не так просто… Анси развеселилась.
— Хотелось заговорить тебе зубы, — сказала она. — Но у меня больше нет сил, у меня в глазах двоится. Я позвоню Лулу.
— Сначала расскажи мне о ней.
— Я сначала позвоню.
— Ты будешь мне рассказывать при ней?
— Почему бы и нет?
— Подумай!
— У меня нет сил.
— Расскажи мне сначала о Лулу.
— В ванной на стуле лежал мой хлыст, на мне были сапожки. Лулу посмотрела на носки сапог и сказала: «Жаль, что мадам сегодня утром не захотелось сделать что-нибудь порочное». Все, звоню ей — в конце концов, буду рассказывать тебе и при ней. Просто это труднее, а я вся мертвая. Если бы ты знал, как мне хочется рассказать, я решила сделать с тобой все, хочу рассказать, низость истощает, а от истощения я становлюсь еще гнуснее. Я расскажу.
Постучала Лулу.
— Входи, Лулу. Я зеваю. Сегодня вечером я цинична. Прежде всего мы голодны, хотим есть и пить. Затем ты расскажешь Пьеру обо всем: о том, что ты любишь мою плеть, о том, что ты мне не служанка, о том, что мы завели эту комедию слишком далеко. А я засыпаю, Пьер, мне уже надоело не видеть снов.
— Ужин еще не готов — да она уже заснула. Так в самом деле, Пьер, Анси ничего не сказала тебе?
— Если я правильно понял, я занял твое место, но Анси сечет тебя, и тебе это нравится. А ей это тоже нравится?
— Действительно, Пьер, — сказала Лулу, — ты занял мое место. В некотором смысле, ибо Анси никогда не любила меня.
— Ты думаешь, она меня любит?
— Пьер, у меня такое впечатление, что это катаклизм, она охвачена настолько великим безумием, что я счастлива за нее, несмотря на свою печаль.
— Лулу, — сказал ей я, — ты прекрасна, я чувствую себя в глупом положении, что занимаю твое место. Я мечтаю о мире, в котором бы не было места ревности. Но я думаю, что мог бы ревновать к Анси: я не стал ревновать к тебе. Я никогда не имел в виду тебя, думая о других ее любовниках, которых ты должна была знать, и я совершенно обезумел при виде того, как вольно она меня принимала, как будто ей это привычно.
— Да нет, Анси почти девственница, и мне казалось, что она не любит мужчин. Я ошибалась, но она любит любовь. Каждый вечер она хотела наслаждаться. И только в тот вечер… Я молила ее избить меня: ведь бить меня не значит обманывать тебя. Она спит; скажи мне, ты рассердишься, если она будет меня бить?
— Не знаю, я очень устал, мне нехорошо, и я сам уже не знаю, что думаю. Вряд ли; но скажи мне, Лулу, ты получаешь удовольствие, когда она тебя бьет?
— Я — да, а Анси не наслаждается.
— Она не наслаждается, а забавляется.
— Нет, я такая жалкая и все выношу, но это ее не забавляет; она жестока, но это жестокость из безразличия, ей даже не доставляет никакого удовольствия сознание того, что я страдаю, однако же она приводит меня в отчаяние, и ей это известно. Ты говорил мне, Пьер, что я красива; я живу рядом с вами, как животное. Я люблю ее еще с пансиона. Она была всегда падка до наслаждений. Мы в детстве играли с ней: она была хозяйка, а я — служанка. Она никогда не переставала быть ребенком. Мы играем и до сих пор, но только теперь я живу в театральном костюме. Анси сказала мне, что ты наверняка согласишься оставить меня при ней.
— Но, Лулу, ты же сама не можешь этого принять!
— Согласись, Пьер, я буду твоей рабыней, ее рабыней и твоей.
— Знаешь, Лулу, ты пугаешь меня; я не знаю, чего ты ждешь взамен от Анси, но ведь от меня-то тебе нечего ждать?
— Я ничего не жду от Анси. Мне хотелось, чтобы она не прекращала меня бить. Я знаю, что с этим кончено. От тебя я ничего не жду. Вы можете пригласить меня выпить с вами…
— Что, я был этим взволнован? Но я полагаю, что для тебя это быстро станет невыносимо, если только…
— …если только что?
— Если Анси захочет еще… позабавиться… с тобой…
— …тебе бы хотелось?
— Не знаю, хотелось бы или нет, но если бы ей это нравилось, то я не стал бы ревновать.
— Тебя не раздражает, что Анси приглашает меня выпить?
— Я даже думаю, что это меня — как бы сказать — умиляет. Мне самому это не нужно, ну, мы переборщили, потом пришла ты… Я уверен, что Анси…
— Пусть это будет нашей тайной, Анси сама очень подвержена… но не хочет это признавать. Хоть она иногда и шутит над этим, делает вид, что ненавидит… Я счастлива, Пьер, что у нас с тобой есть тайна. Мне хочется поцеловать тебе руку. Я знаю: нет ничего убийственнее мазохизма. Но я использую его, я достаточно красива, чтобы не вызывать сожалений! Извращенка, любящая женщин, — в любом случае это очень удобно. Мужчины — хозяева более серьезные, но при этом более обременительные. Мазохистки, любящие женщин, — ценные подруги, на все случаи жизни… Твои дружеские чувства придали мне мужества. Теперь я наверняка не сдам своего фартука.
— Лулу, принеси шампанского: если Анси еще спит, мы выпьем за нашу дружбу. Ты знаешь, что я люблю Анси, но мне хочется, чтобы ты знала: я желаю ее, когда к ней приходишь ты.
Лулу принесла шампанского, и я сел с ней, выйдя из комнаты, в которой спала Анси.
— Я сняла свои атрибуты служанки, — сказала мне Лулу, — но я надену их снова для ужина, ужин ждет вас.
Я открыл бутылку. Я протянул Лулу свой бокал.
— Мы любим одну и ту же женщину, — сказал я ей. — Давай выпьем за это сообщничество!
Мы пили бокал за бокалом. Меня переполняло счастье, я смеялся:
— Я поцелую тебя, Лулу, но только в щеку… Не сердись на меня: голод у меня вызвать может только Анси.
— Пьер, я ведь не люблю мужчин, а в тебе я люблю именно счастье Анси. Получается, что мы все трое понимаем это счастье одинаково. Разбудим ее, я принесу вам ужин. Мы говорили все время обо мне, но о ней, кажется, я ничего не сказала, кроме как, между делом, о ее отвращении к развлечению… о котором мы говорить не стали…
Я пошел будить Анси — и продемонстрировал ей свою бодрость.
— Чудесно, — сказала она, целуя меня, — но я слишком хочу есть, сперва поужинаем.
Лулу подала на стол. Мы стали ужинать. Я говорил мало, пил много. Анси зевала. Во время еды мы боролись с ощущением немощи. У меня начиналась нервная боль в голове; мы не могли больше ничего сказать друг другу. Мы ели, пили в надежде усыпить острую боль. Анси сказала мне:
— А все-таки я счастлива, у меня болят глазные нервы, но я тебя вижу.
— Да, у меня тоже болят глаза, я тебя вижу, а единственное средство против боли — снова заняться любовью.
— У тебя больше нет сил.
