Доротея, успокоившись, причесала волосы, накрасила губы. Она сказала:
— Мне лучше… О чем ты спрашивал врача?
— Здесь всеобщая забастовка и, возможно, начнется гражданская война.
— Что за гражданская война?
— Между каталонцами и испанцами.
— Гражданская война?
Мысль о гражданской войне смущала ее. Я сказал:
— Ты должна делать то, что велел врач…
Зря я поторопился: словно тень промелькнула, лицо Доротеи замкнулось.
— Да зачем мне поправляться? — сказала она.
День поминовения усопших
Доротея приехала пятого. Шестого октября, в десять вечера, я сидел подле нее: она рассказывала, что делала в Вене, расставшись со мной.
Она вошла в церковь.
Не было ни души. Сначала она опустилась на колени, потом легла ничком и распахнула руки крестом.
Она укрылась под козырьком подъезда. Она была без шляпы, вся вымокшая. Под козырьком стоял парень в фуражке, совсем молоденький. Он хотел позубоскалить. Она была в отчаянии, ей было не до смеха: она приблизилась и поцеловала его. Она его потрогала. В ответ он потрогал ее. Она была развязна, она его ужаснула.
Говоря мне это, она была спокойна. Она сказала:
— Он был как младший брат, от него пахло сыростью, да и от меня тоже, но я была в таком состоянии, что ему было и приятно, и страшно до дрожи.
В эту минуту, слушая Доротею, я забыл о Барселоне.
Мы услыхали невдалеке сигнал горна. Доротея замолчала. Она в удивлении прислушивалась. Попыталась заговорить, но тут уже замолчала по-настоящему. Раздался залп. Пауза, после чего стрельба возобновилась. Выстрелы так и посыпались где-то поблизости. Доротея привстала — не от страха, но как-то трагически резко. Я подошел к окну. Увидел вооруженных людей, они кричали и перебегали под деревьями вдоль Рамблы, в ту ночь слабо освещенной. Стреляли не на Рамбле, а на соседних улицах; упала срезанная пулей ветка.
Я сказал Доротее:
— На этот раз дело плохо!
— А что такое?
— Не знаю. Скорее всего, их атакует регулярная армия («они» — это были каталонцы и барселонское правительство). Стреляют на Калье Фернандо. Это совсем рядом.
Бешеная стрельба сотрясала воздух.
Доротея подошла к другому окну. Я повернулся. Крикнул ей:
— С ума сошла! А ну — марш в кровать!
На ней была мужская пижама. Растрепанная, босая, в лице — жестокость.
Она отстранила меня и выглянула в окно. Я показал ей на земле сбитую ветку.
Она вернулась к постели и сняла куртку пижамы. Полуголая, стала что-то искать; вид у нее был совершенно дикий.
Я спросил:
— Что ты ищешь? Тебе обязательно надо лечь.
— Хочу одеться. Хочу пойти с тобой и посмотреть.
— Ты что, свихнулась?
— Послушай, это сильнее меня. Я посмотрю.
Похоже, она взбесилась. Она была вся взбудоражена, упряма, говорила безапелляционно, увлекаемая какой-то яростью.
И тут в дверь заколотили кулаком. Доротея отбросила прочь куртку.
То была Ксения (накануне, оставляя ее с Мишелем, я ей все рассказал). Ксения дрожала. Я посмотрел на Доротею, она стояла с вызывающим видом. Молчаливая, злая, с голой грудью.
Я грубо приказал Ксении:
— Ступай к себе в номер. Больше делать нечего.
Не глядя на нее, Доротея прервала:
— Нет. Можете оставаться, если хотите. Останьтесь с нами. Ксения у двери оцепенела. Стрельба продолжалась. Доротея потянула меня за рукав. Она увлекла меня в угол и шепнула:
— У меня одна мерзкая идея… понимаешь?
— Что за идея? Ничего не понимаю. Зачем оставлять здесь эту девку?
Доротея чуть отступила: она смотрела хитро и в то же время с отчаянием. От ружейной пальбы раскальшалась башка. Она снова заговорила, опустив голову, но агрессивным тоном:
— Ты же знаешь, что я свинья!
Ксения могла услышать. Я бросился к ней, умоляя ее:
— Уходи, уходи сейчас же!
Ксения тоже стала меня умолять. Я ответил:
— Да ты понимаешь, что здесь произойдет, если ты останешься?
Доротея цинично смеялась, глядя на нее. Я выталкивал Ксению в коридор; Ксения сопротивлялась, глухо ругаясь. С самого начала она была обезумевшей и (голову даю на отсечение) — сексуально разъяренной. Я ее выпирал из комнаты, она рвалась обратно. Она стала вопить, как демон. В воздухе было такое ожесточение… я толкнул изо всех сил. Ксения рухнула, растянувшись поперек коридора. Я запер дверь на ключ. Я совсем потерял голову. Я тоже был свиньей, но в то же время я дрожал. Я представил, что Доротея, воспользовавшись нашей с Ксенией возней, выпрыгнет из окна.
Доротея выдохлась; она молча позволила отнести себя в постель. Она безвольно лежала в моих руках, груди были обнажены. Я вернулся к окну. Стал закрывать ставни. В ужасе я заметил, как Ксения выходит из отеля. Она перебежала Рамблу. Я не мог ничего сделать: нельзя было ни на секунду оставлять Доротею одну. Я увидел, что Ксения направляется не туда, где стреляли, а на улицу, где жил Мишель. Она исчезла.
Вся ночь была тревожной. Никак не заснуть. Бой постепенно разгорался. Заработали пулеметы, потом пушки. Из гостиничного номера, где заперлись мы с Доротеей, это могло показаться чем-то грандиозным, но еще более это было непостижимо. Часть ночи я провел, шагая взад-вперед.
Где-то в середине ночи, во время затишья, я присел на край кровати. Я сказал:
— Не понимаю, почему ты вошла в церковь.
До этого мы уже долго молчали. Она вздрогнула, но не ответила. Я спросил, почему она ничего не говорит. По ее словам, она грезила.
— А о чем ты грезила?
— Не знаю.
Немного погодя сказала:
— Я способна распростереться перед ним, если я верю, что он не существует.
