десятый класс бегать, всякую алгебру с арифметикой учить, а она тут под невыносимым огнем страсть терпит, надрывает животишко, таская нашего брата…»
Это – из напечатанного раньше. А вот строки из последней публикации в «Правде». Здесь перед сном разговаривают маленький Коля и его бабушка: «А рябые – все разбойники, я точно знаю. Вот дядя Василий, плотник, ты знаешь, тоже рябой. Я у него спросил, когда он в школе забор чинил: «Дядя Вася, вы, когда были молодым, вы были разбойником?» Он говорит: «Еще каким! Особенно по женской части». Я у него спросил: «Это как «по женской части»?» А он говорит: «Женские монастыри грабил, монашек разорял». И больше ничего не сказал, только усы разглаживал и смеялся глазами… Ты слышишь, бабуля, или ты спишь?
Серафима Петровна, не отвечая, молча уткнулась лицом в подушку, а когда вволю насмеялась, – мальчик уже тихо посапывал во сне…»
В новом произведении мы в каждом эпизоде, в каждой строке узнаем Шолохова, его манеру. И в то же время замечаем, как построжал к себе мастер, он придирчиво отбирает каждое слово, каждую метафору, каждое сравнение. Преследуется одна главная цель: как можно меньше слов, как можно больше мыслей.
Читались, перечитывались главы в «Правде», и так хотелось снова увидеться с их создателем, чтобы хоть малой горсткой зачерпнуть из источника его души, целительного, возрождающегося, поддерживающего. Нам, пишущим, всегда ведь не хватает доброго и сурового слова старшего друга, которое бы подтолкнуло, воодушевило. Особенно молодым авторам не хватает и «неистового Виссариона», и громадного человеколюба Горького, и зоркого мудреца Серафимовича. И чертовски приятно, радостно сознавать, что есть у нас Шолохов, что вот этот великий вешенский кудесник слова может запросто приехать сюда, к нам в Приуралье, что с ним можно встретиться и по душам поговорить обо всем, что лежит на сердце…
Как-то в конце мая возвращаюсь около полудня домой и вижу во дворе черную запыленную «Волгу» со знакомым ростовским номером. Шолоховы приехали! Ждали их завтра, а они… Всегда сделают так, чтобы не утруждать хозяев подготовкой к их приезду. Спрашиваю у шофера, где они, он с улыбкой показывает рукой вверх: «К Вареевым только что поднялись!» Бегом перескакиваю ступени.
– Ага, вот он! – восклицает Михаил Александрович, идя с распахнутыми руками навстречу. – Вместо того чтобы путевые книги писать с утра, он где-то бегает… Звонили – нет… Проходи к столу, Раиса Александровна грозится чаем нас попотчевать.
С волнением и радостью смотрю на Михаила Александровича и Марию Петровну: они не изменились внешне, правда, Михаил Александрович, быть может, чуть полнее стал, наверное, потому, что ходить из-за больной ноги меньше случается, прежде он был ходок неутомимый, мало кто выдерживал рядом с ним. Тысячекилометровая степная дорога, как всегда, мало их изнурила, оба веселы, жизнерадостны, очень довольны, что вновь прибыли на берега Яикушки.
Иногда меня упрекают за то, что временами я называю Урал Яиком, более того – Яикушкой, мол, немыслимо же Волгу вдруг назвать Волгушкой, а Дон – Донушкой. Тут – каждому свое. Не все знают, что до крестьянского восстания под руководством Е.И. Пугачева Урал назывался Яиком, а Уральск – Яицким городком. После подавления восстания Екатерина II издала указ, коим «для совершенного забвения нещастного происшествия» реку Яик переименовала в Урал, а Яицкий городок – в Уральск. Но и доныне живы в народной памяти песни пугачевских и допугачевских времен, и есть в них ласковое, сыновнее обращение к родимой реке, например в одной: «Яикушка, сын Горыныч, золотое донышко, серебряны краешки». В другой: «Круты бережки, низки долушки у нашего преславного Яикушки…»
Шолохов хорошо знает историю нашего края, любит его песни, сказания, легенды. Однажды в Ростове на одну мою резковатую реплику он вдруг, посмеиваясь, ответил словами старинной уральской казачьей песни:
Я тоже засмеялся и сказал, что есть и другая интерпретация последних двух строк.
– Какая же?
– «Мала куча, да вонюча – поговорка стариков!»
Он захохотал:
– Слушай, а ведь в новом варианте, по-моему, есть глубокий смысл, подтекст! – Помолчал и добавил, лукаво щуря глаз: – Особенно если вспомнить поведение основной массы уральских казаков в годы гражданской войны. Впрочем, их история схожа с историей нашего Верхнедонского восстания. Одни перегибы были – по расказачиванию, по… И неудивительно: эти перегибы от одних «вождей» шли. Скрытые оруженосцы их идей до сих пор всячески затушевывают правду об этом, в том числе и в «Тихом Доне» не хотят обнародования. Ты слышал о командарме Думенко, расстрелянном нашими же? Вот, видишь, даже ты, писатель, лишь краем уха слышал! А он – герой гражданской войны, организатор 1-й Конной армии… Правда, эту заслугу до сих пор настойчиво приписывают Семену Михайловичу (Буденному. –
Ну, это – отступ, так сказать. А сейчас приехавшие расспрашивают о житье-бытье уральцев, рассказывают о донских новостях.
Михаил Александрович интересуется, получил ли наш совхоз «Брликский» автомашины. В прошлый приезд Шолоховых директор этого совхоза Мусир Айтасов посетовал перед заехавшим писателем на то, что в их вновь организованном хозяйстве почти нет автотранспорта. Ознакомившись с делами в совхозе, Михаил Александрович убедился в том, как трудно коллективу работать при острой нехватке автомашин, и обещал посодействовать брликцам.
Слово свое он сдержал, и мы с удовольствием сообщаем ему, что совхоз получил помощь, правительство выделило для него двенадцать грузовиков и один «газик»-вездеход.
Немного отдохнув, Шолоховы собираются уезжать. Михаил Александрович обращается ко мне:
– Мария Петровна и я просим Корсуновых в воскресенье пожаловать к нам на Бобровую старицу…
Дело в том, что на этот раз Шолоховы решили остановиться не на Братановском яру, а на Бобровой, жить в своей восьмиместной, испытанной палатке.
Через день или два – записка с Бобровой, новое напоминание Михаила Александровича: в воскресенье жалуйте на пиво и раков! Прислал он и текст поздравительной телеграммы Л.М. Леонову (ее я уже приводил), написав: «Коля! Непременно надо сдать эту т-му, связанную с 70-летием Леонова, и чтобы не переврали текст (я перепечатал его на машинке. –
В воскресенье, первого июня, вместе с сыном трогаемся в путь. После 120 километров въезжаем на центральную усадьбу племсовхоза «Чапаевский» и здесь круто сворачиваем вправо, в уральную пойму. Еще километров через семь, невдалеке от избушки охранника овощной плантации видим в тени старых тополей и верб автомашины, знакомую большую палатку, низкую дымящуюся печурку из кирпича, возле нее хлопочет Раиса Александровна. Петр Петрович Гавриленко лежит на разостланном плаще, прокаливает на солнце разболевшееся колено. Василий Петрович застыл под обрывом с удочками. А Михаил Александрович и Мария Петровна уехали на лодке куда-то подальше, в заветное свое рыбацкое местечко.
Мы с Сашей разматываем удочки и тоже устраиваемся под яром. По небу изредка проплывают легкие облака, ветерок рябит иногда воду, охлаждая лицо и отгоняя комаров. И – ни одной поклевки, будто вся рыба перевелась в этом богатом, добычливом озере. Впрочем, надо быть совершенным профаном в рыболовных делах, чтобы удить в зной, заброшенная в такую пору удочка – лишь для отдохновения души, для бесед с нею, для тихих, неспугиваемых мыслей.
