веселости, «районщики» (так называет любовно Шолохов районных работников) становятся культурнее…
– Ну а после «Поднятой целины»?
Шолохов хитро улыбается, ничего не отвечая. Но из прошлых встреч с писателем мы знаем, что он уже давно подумывает о новом большом романе, посвященном деревне наших дней. Он готовится к этой работе исподволь, не спеша, присматриваясь к нашей замечательной действительности и жадно впитывая ее…
А. Серафимович
Михаил Шолохов
Бескрайний степной простор изнеможенно тонет в знойном мареве. С увала на увал лениво тянется полынь, краснеют глиной овраги. По балкам вдоль степных речушек, где куры бродят, потянулись хутора. Лишь за Доном, что разлегся среди песков, под прибрежными горами – леса, озера, поросшие камышом и осокой, – рыбные места. Да станицы сверху до самого устья осели по берегам его.
Затеснили Вешенскую станицу пески, к самому Дону притулилась она.
Еще до войны и революции в 1905 г. родился на хуторе Кружилином Вешенской станицы у вдовы казака сын Михаил. Муж ее Шолохов (они жили невенчанные) был, как тогда называли, «иногородний», т. е. выходец из Центральной России, из Рязанской губернии. Он нес на себе тяжесть, какую несли все «иногородние».
С самого рождения маленький Миша дышал чудесным степным воздухом над бескрайним степным простором, и жаркое солнце палило его, и суховеи несли громады пыльных облаков и спекали ему губы. И Тихий Дон, по которому чернели каюки казаков-рыболовов, неизгладимо отражался в его сердце. И покосы в займище, и тяжелые степные работы, пахоты, сева, уборки пшеницы, – все это клало черту за чертой на облик мальчика, потом юноши, все это лепило из него молодого трудового казака, подвижного, веселого, готового на шутку, на незлую веселую ухмылку. Лепило его и внешне: широкоплечий, крепко сбитый казачок с крепким степным бронзовым лицом, прокаленным солнцем и ветрами.
Он играл на пыльных заросших улицах с ровесниками-казачатами. Юношей он гулял с молодыми казаками и девчатами по широкой улице, и песня шла с ними, а над ними луна, и девичий смех, вскрики, говор, не умирающее молодое веселье.
Казаки – веселый, живой, добродушно-насмешливый народ. Как соберутся кучкой, так – гогот, свист, подмывающий хохот, друг друга умеют высмеять, позубоскалить.
Песни поют чудесные, задушевные, степные, от которых и больно и ласково на сердце. И они разливаются от края до края, и никогда не забудешь их.
Михаил впитывал, как молоко матери, этот казачий язык, своеобразный, яркий, цветной, образный, неожиданный в своих оборотах, который так волшебно расцвел в его произведениях, где с такой неповторимой силой изображена вся казачья жизнь до самых затаенных уголков ее.
Когда пришел срок, мальчика отвез отец в гимназию.
Мать, чудесная женщина, совершенно неграмотная, но крепкого провинциального живого ума, чтоб самостоятельно вести с сыном переписку, принялась учить грамоту, и выучилась. Мать и сын радостно писали друг другу. Видимо, мать подарила ему наследство быть крупнейшим художником, подарила драгоценный дар творчества.
Пришла Октябрьская революция. Рванула застоявшийся, слежавшийся неподатливый земледельческий уклад казачьей жизни. Вдруг глубоко пробежала расселина по казачеству: голытьба пошла с революцией, богатеи – с контрреволюцией. Как и для всех, этот вопрос, куда идти, стал перед молодым Шолоховым. Было не до гимназии. Он бросил школу, и широкая волна революционная подхватила его и понесла в гущу событий.
Молодой Шолохов – выходец из трудовой семьи, и в его груди вспыхнула жажда битвы за счастье трудящихся, замученных. Вот почему он еще юношей-комсомольцем бился с кулаками в продотрядах. Вот почему он участвовал в борьбе с бандами. Вот почему в своих произведениях стал на сторону революционной бедноты. Партия и комсомол революционно выправили его мысли, революционно зажгли его сердце жаждой принять участие в великой битве эксплуататоров и эксплуатируемых. И он принял это участие сначала с винтовкой, а потом с пером в руке.
Во время гражданской войны Шолохов мыкался по донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, которые бушевали на Дону до 1922 г. Нередко банды гонялись за его отрядом.
Когда схлынула гражданская война и было покончено с разорявшими землю бандами, Шолохов начал – в 1923 г. – писать. В этом же году он начал печататься в комсомольских газетах и журналах. Первую книжку рассказов он выпустил в 1925 г. В 1925 г. родился писатель Михаил Шолохов.
Вешенская станица у самого Дона. Казачьи курени белеют по широким улицам. На них много пыли, мало зелени. Только милая река, уютно огибая станицу, тихо зеленеет берегами. То голубая под синим высоким небом, то ослепительно золотится солнечным мельканием, то сердито нахмурится и, серая, зашумит волнами и ветром.
Недалеко от Дона новый дом с мезонином – дом Шолохова. Наверху – кабинет, там работает писатель.
– Летом в нем не усидишь – жара, зимой не усидишь – холод, – шутит Шолохов.
Работает он только по ночам. Привычку эту создают посетители, которые валом валят к писателю. Тут казаки, колхозники, рабочие, командиры, студенты, туристы, иностранцы, старухи, дети, журналисты, писатели, музыканты, поэты, композиторы, – все едут на машинах, на лошадях, верхом, на лодках, на пароходе, летят на самолетах. И всех Шолохов ласково принимает, поговорит, разъяснит, поможет, направит.
Он страстно любит свою степь, с ее суховеями; то знойным, то ласковым солнцем, с ее оврагами, перелесками, с ее зверями, птицами. Он страстно любит свой Тихий Дон, который, ласково изогнувшись, так мягко, нежно обняв станицу зелеными берегами, создал удивительно уютный, задушевный, тихий, чуть задумчивый уголок. А в Дону ходит рыба, богатая востроносая стерлядь, и Шолохов весь отдается рыбной ловле.
Дон дает ему массу впечатлений, типов, часто неожиданных проявлений народного творчества, самобытного, оригинального в борьбе с природой. У писателя – большие знакомства и тесные дружеские отношения с рыбаками-казаками. Он у них учится, он их наблюдает, он берет от них сгустки векового народного творчества.
Старый, седобородый, лет под девяносто казак-рыбак, молчаливый, сосредоточенный – ставит свои переметы на стерлядей, как и другие рыбаки, чьи баркасы сереют по синеве, в Дону. Но вдруг исчезает, и никто не знает, куда он подался. Только всегда гонит к станице свой баркас, и в плетеной корзине густо бьется стерлядь.
Стерлядь – капризная рыба: то не успевают ее с накатных крючков снимать, то вдруг пропадает, – ни одной! И рыбаки сушат свои снасти на берегу, – без толку и ставить. А дед откуда-то пригоняет баркас полон стерляди. Между казаками-рыболовами твердый слух «колдун»! Как ни просили, как ни кланялись деду, чтобы открыл секрет, молчит, как каменный.
Стал просить открыть секрет Шолохов. Дед – ни за что. Раз вытащил из кармана Шолохов бутылочку, выпили. В другой раз вытащил, пошатнулся старик, не выдержал:
– Слухай, внучек, только перед богом дай обещание, – никому не скажешь. Это мой дедушка папаше моему передал, а папаша мне. Пойдем.
Спустились к воде. По всему берегу виднелись вытащенные баркасы; стерлядь начисто ушла куда-то; густой Дон синел. Подошли к сапетке – плетеной из прутьев корзине, что тихонько качалась на приколе. Полез дед в нее рукой, вытащил маленькую, вершка в два стерлядочку, – у него всегда их было наготове несколько, – достал из шаровар длинную, предлинную суровую нитку, протянул конец ее иголкой через хвостик стерлядки, захлестнул, а к другому концу привязал гусиное перо.
– Ну, садись.
Сели в баркас. Зорко проглядел дед весь берег, – никого. Оттолкнулся. Проплыли за поворот. Дед осторожненько сунул в воду стерлядку и выбросил перо с ниткой. Стерлядка исчезла в глубине, а перо, нырнув и вынырнув, мигая, торопливо поплыло вверх по Дону. Дед изо всех сил налегал на весло, поспевая за пером.
