Привожу воспоминания в полном объеме:
Воспоминания по случаю 50-й годовщины со дня рождения писателя
Михаил Шолохов и его творчество для меня значат больше, чем для остальных читателей. Шолохов напоминает мне о давних временах, обаяние которых я понял лишь значительно позднее. Годы моей молодости оживают под пером моих душевных взглядов при чтении «Тихого Дона», в острых чертах и красочно выступают передо мной эти края, о которых у меня сохранились уже только выцветшие воспоминания. Я снова вижу себя в центре событий, значение которых я понял лишь значительно позднее.
Только по прочтении «Тихого Дона» в подлиннике передо мной появился совершенно оживший Дон со своими хуторами, я видел себя окруженным моими друзьями – донскими казаками, слушал их речь, видел перед собой своего юного друга Михаила Шолохова.
Во время Первой мировой войны я был солдатом австрийской армии. Русские взяли меня в плен, я попал в Сибирь, оттуда – на юг России. Среди донских казаков я «переждал» правительство Керенского, среди них я прожил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и период после нее. Я жил в местах, где происходили центральные события «Тихого Дона», в семье Михаила Шолохова.
Это были счастливые времена. Родители Шолохова относились ко мне как к собственному сыну, а тринадцатилетний Миша стал вскоре моим верным юным другом. В дружеских отношениях я был и с одним из его учителей новочеркасской гимназии7, Степаном Богдановым. Мне льстило, что Александр Михайлович Шолохов, отец Миши, образованный и добродушный человек, считал меня исключительно эрудированным человеком. Я был исполнен гордости, когда он хвалил меня и представлял своим знакомым, как «сына чешского народа, первого народа в Австрии», и я очень желал встретиться с его сыном у нас дома. Отец говорил, что пошлет его учиться в Прагу.
Русский язык я изучил еще будучи малым подростком, но мне нужно было еще очень и очень шлифовать его, благо случай представился. В этом большая заслуга Михаила Шолохова. В особенности я вспоминаю, как он часто поправлял мне ударение. Меня всегда интересовала литература, и у Шолоховых мне довелось познакомиться прежде всего с русскими авторами. У них была большая библиотека, и я нашел в ней кое-что из того, что знал очень мало или с чем встречался впервые. Но я был слишком молод, чтобы обладать большими знаниями. И все же я стал советником молодого Шолохова в разных областях. Мы гуляли вместе и подолгу беседовали о всевозможных проблемах. Рад признаться, что на некоторые из вопросов сметливого мальчонки я не находил ответа.
Хотя с тех пор прошло уже столько лет, я всегда снова и снова краснею, вспоминая о том, какой урок я преподал Михаилу Шолохову, когда он однажды пришел ко мне с каким-то переводом Джека Лондона в руках. Он хотел услышать мой отзыв о нем. Я бегло заглянул в книжку, махнул презрительно рукой: «Какой-то приключенческий рассказ, яйца выеденного не стоит!» Джека Лондона у нас до Первой мировой войны не очень знали. До этого времени на чешском языке вышли в свет только два его произведения: «Белый клык» и «На суше и на море».
Мельница, о которой Шолохов упоминает в «Тихом Доне», это было место моей работы. Я был там вместе с Иваном Алексеевичем, которому Шолохов отвел столь значительную роль. Давыдка и Захарка, о которых там тоже речь, были мои друзья. Давыдку и его брата Ваську я обучил латинскому шрифту и радовался, как у них спорилось дело. О своем пребывании в России я вел дневник, который у меня до сих пор. Это толстая книжка, почти 300 страниц, очень изношенная, и кое-где уже трудно прочитать текст. В ней я нарисовал кое-как ту мельницу. Но и без этого примечания она стоит у меня перед глазами. Точно так, как описывает ее Шолохов в «Тихом Доне»: в одном углу кузница, нефтяной бак и напротив – машинное отделение, а вокруг – большой баз. Сколько дней и ночей провел я в машинном отделении!
Машина не могла отказать. Баз был полон помольщиков. Они заглядывали ко мне, шутили и с удовлетворением наблюдали, как машина ритмично отдувается. Я не оставлял свой пост, хотя иногда и приходилось без смены проработать целые сутки.
Так я приобрел среди казаков с далекой округи много друзей. Меня знали из Плешакова, из Еланской, из Вешенской, из Сетракова, из Каргина, Мигулинской, из Сингина. Короче говоря, из всех казачьих станиц и хуторов вокруг, вплоть до далекой железнодорожной станции Миллерово. Не раз они доказывали мне свою дружбу. Мы вместе переживали волнующие события, грустные и веселые истории. О некоторых я люблю вспоминать. До того, как поступить на мельницу, я научился у них даже ездить верхом. Одно время я пас с молодыми казаками лошадей в степи. Как прекрасны были эти ночи у горящего костра, когда молодежь пела прекрасные казачьи песни, одну за другой. Однажды казаки в степи предложили мне покушать из ночного горшка, и я рассказал об этом Михаилу Шолохову. Ну и смеялся же я, найдя позднее в «Тихом Доне» упоминание о подобном случае. Правды ради, нужно добавить, что посудину эту они, вероятно, употребляли всегда только для приготовления пищи. Их радовало, какая у них удобная кастрюля с ручкой.
На мельнице я несколько раз видел и атамана Верхне-Донского округа генерала Алферова, но тот никогда не изъявлял желания поближе познакомиться со мной, подсобным машинистом. Я знал и других лиц, которые появляются на страницах «Тихого Дона». Некоторым из них Шолохов поменял фамилии, но читателям этого произведения, по-видимому, ясно, что это люди, которые жили или еще живут, и что там описываются события, которые в большинстве своем действительно произошли. В своем дневнике я нахожу заметку о том, что после моего прибытия в эти места обо мне позаботился какой-то слесарь, сознательный и прогрессивный человек. Он щедро угостил меня, и я многое от него узнал. Вероятно, это был слесарь, которому в «Тихом Доне» Шолохов дал имя Штокман.
Читая «Тихий Дон», я снова переживаю эти волнующие дни, когда казаки, подстрекаемые реакционными элементами, шли в бой за чужие им цели. Участник одного из этих походов, мой друг Ларион Герасимович Чекунков из хутора Боков, по возвращении зашел ко мне, и я тогда одолжил ему несколько книг из своей библиотечки. С трудом я ее собирал в России. У Чекункова уже не было случая вернуть мне книги, и мне немного жаль было, но затем я понял, что позднее все равно книг мне не сохранить.
О некоторых своих приключениях я рассказывал маленькому Шолохову, а он потом включил их в «Тихий Дон». Это доказательство его необычайной памяти. Его живое описание умеет вызвать правдивое представление тех событий, и если их сравнить непроизвольно с моими отрывочными записями, будь то дела серьезные или мелкие, весь мой дневник кажется мне тем серее.
Правда, мы тогда не понимали того, что происходило во всей России. Ведь мы не знали даже как следует, что происходит в недалекой округе. И когда мы иногда, спустя долгое время, получали газеты, напечатанные, как правило, на грубой оберточной бумаге, мы глотали каждое слово, но не могли эти сообщения упорядочить в голове, привести их во взаимосвязь и понять значение тех событий. Спустя продолжительное время и, очевидно, после глубоких исследований и тщательного подбора всех фактов, это прекрасно сделал Михаил Шолохов. Его «Тихий Дон» представляет собой правдивую и неоценимую историю тех времен.
Я вспоминаю те времена с волнением, а Шолохова и его семью с любовью. Его мать, которая часто заботилась обо мне и с участием расспрашивала про мою семью дома; Александра Михайловича, с которым мы водили долгие беседы за чаем. Ради меня он часто просил приготовить кофе. А как можно забыть моего юного друга Михаила Александровича Шолохова, нынешнего великого писателя! Я нахожу запись: «Шолоховы относятся ко мне так же хорошо. Сегодня пришел Миша и принес мне в постель кофе с пирожками. Я не привык пить кофе в постели, но Миша настаивает». Михаил Шолохов написал мне однажды: «Вспоминаете ли, как я Вас угощал кофе со сливками? Надеюсь, когда я буду в Праге, Вы вспомните, что Вам нужно отплатить за тогдашнее гостеприимство и что Вы уважите меня чашкой кофе. И мы будем, оба уже старички, вспоминать давно минувшие времена».
В конце 1919 года Плешаковская мельница была закрыта. Новой подходящей должности Александру Михайловичу не нашлось, и он в поисках работы переезжает с семьей в хутор Рубежный, а затем вновь в Каргинскую и поступает в статистическое бюро советской заготовительной конторы, а потом назначается ее руководителем.
Здание мельницы в начале 30-х годов было разобрано. Двигатель увезли в Миллерово для освещения города, вальцы и другие пригодные механизмы использовались для ремонта действующих мельниц.
Дома Дроздовых, Сердинова, Мельникова тоже не сохранились, но в будущем, по генеральному плану
