любил рассказывать многое из того, что знал, видел, читал. А еще больше умел слушать. Он умел слушать так, что собеседнику казалось очень важным все, о чем он говорит писателю. Это свойство не многим дано. Вот и шли к Шолохову простые люди со своими делами, обидами, за советом, за помощью.
Особенно большую роль как дальновидный и принципиальный общественный деятель сыграл Шолохов в 1932–1933 годах. Это было тяжелое для Вешенского района время и всего Северо-Кавказского края время. Неблагоприятные климатические условия лета затруднили уборку урожая. Этим воспользовались наши враги. В результате подрывной кулацкой деятельности уборка проводилась плохо, много хлеба растащили и попрятали в ямах и тайниках. Зерно гнило на полях в копнах, даже на корню.
Надо сказать, что кулачье и белогвардейские недобитки в ту пору крепко схватились с Советской властью. Дело дошло до того, что на хуторе Евлантьевском станицы Боковской хлеб оказался… в могиле, не известной никому из старожилов. Или такой случай: в этом же хуторе у одного казака кто-то умер в семье. Но почему-то гроб с телом покойника, установленный по всем правилам в переднем углу, был закрыт крышкой, и убитые горем родственники не смогли даже на прощание увидеть дорогого усопшего. А слишком любопытные родичи, заглянув под крышку гроба, увидели там… пшеницу. В то же время казачья беднота и середняки сидели без хлеба.
Героически, самоотверженно, не зная ни дня, ни ночи, ни сна, ни отдыха, боролись коммунисты и многочисленный беспартийный колхозный актив с саботажем и расхитителями.
Вот тогда и появилась в «Известиях» тревожная, негодующая телеграмма корреспондента Шолохова. А вслед за ней Шолохов обратился с письмом в ЦК партии, в котором рассказывал о положении, сложившемся в районе, и просил помощи Центрального Комитета.
Прошло не более 6–7 дней. На имя Шолохова пришла телеграмма, в которой просили назвать цифру необходимой помощи.
Можно себе представить, какую радость она вызвала у Шолохова и у всех нас. Помню тот хороший солнечный день, один из последних дней марта, когда земля только что обнажилась от снега. Мы вчетвером – Шолохов, Красюков, Корешков и я – бродили невдалеке от станицы по молодому сосняку с ружьями в руках – вышли проветриться, погутарить. А гутарили и обсуждали, как ответить в ЦК, подсчитывали, сколько попросить хлеба. Подсчет примерно был такой: в районе около 50 ООО едоков, на каждого по 1 пуду хлеба в месяц, до нови остается 3 месяца, стало быть, надо 150 тысяч пудов. Показалось многовато, остановились на 120 тысячах пудов.
Об этих цифрах спорили с азартом, прикидывая так и этак. Договорились.
На следующий день Шолохов отправил второе письмо в ЦК, излагая в нем расчеты о помощи, он одновременно просил прислать в район представителя Центрального Комитета для расследования обстановки на месте. И эта просьба была уважена. В район приехала комиссия ЦК.
Беседуя с представителями Москвы, я спросил, как мне быть с несправедливо арестованными колхозниками, с изъятым у колхозников скотом, хлебом и т. п. Они ответили, что происходящее в Вешенском районе – искривление линии партии, отступление от нее. И в соответствии с этим должен действовать каждый коммунист: людей, арестованных без всякого повода, надо освободить, коров колхозникам вернуть.
Шолохов в эти дни принимал самое активное участие в работе комиссии ЦК, выезжал с ней в колхозы, участвовал в заседаниях, знакомил приезжих с людьми и их делами. Вообще я сомневаюсь, чтобы Шолохов зимой 1932 /1933 года что-нибудь писал. До писательства ли было, когда двери в квартиру Шолохова буквально не успевали закрываться!
Направляясь как-то к писателю, я встретил его на крыльце дома. Смеясь, он показал на входную дверь: «Смотри, ручки ходоки оторвали»…
Он не был тогда еще ни в одном партийном или советском выборном органе. Он был молодым человеком, молодым писателем, но достойно представлял партию и Советскую власть.
Много еще можно вспомнить, собственно, не вспоминать, а рассказывать, – ведь всего этого не забыть вовеки. Не забыть и тех людей, которых объединяла одна идея, как говорил Михаил Александрович Шолохов, «идея, за которую не на жизнь, а на смерть борется Коммунистическая партия».
Шолохов очень жизнерадостный человек. Всегда веселый, остроумный, он не мог сидеть без дела или скучать. Делу своему отдавался полностью. На досуге любил охотиться, рыбалку. У небо было прекрасное охотничье снаряжение. Завидными были ружья, особенно одно из них – нарезная английская винтовка с оптическим прицелом. Это специально на дроф (по казачьи – дудаки). Вот за этими дудаками Шолохов мог гоняться, не зная устали. Большое охотничье мастерство нужно, чтобы по-пластунски подобраться к дудакам на выстрел.
А. Климентьев двадцатипятитысячник, бывший заместитель председателя Нижне-Кривского колхоза имени Крупской
Юности нашей тревожные дни
Есть в Вешенском музее пожелтевшая от времени, с потертыми страницами книга «Поднятая целина» издания 1932 года. На первой ее странице волнующая надпись, сделанная рукой Михаила Александровича Шолохова:
«Дорогому Андрею Плоткнну, одному из многих двадцатипятитысячников, делавших колхозную революцию в Вешенском районе».
Конечно, эти слова очень дороги Андрею Ароновичу Плоткину, боевому председателю колхоза в тридцатых годах. Но они в неменьшей степени дороги и мне, двадцатипятитысячнику, по зову партии в числе сорока двух товарищей прибывшему в январе 1930 года в Вешенский район создавать новую колхозную жизнь. Эти слова любимого писателя – лучшая награда за все, что нам удалось сделать в донских хуторах и станицах в тревожные, напряженные и интересные годы создания колхозов.
В ту пору мне было двадцать лет. Сын коммуниста, я был активным комсомольцем киевского завода «Большевик», где работал токарем. До этого я на Дону никогда не был, однако знал о нем по рассказам М.А. Шолохова.
Из Киева в станицу Вешенскую нас приехало 24 человека. Сразу же в день приезда в райкоме партии состоялось распределение на работу. Мне определили должность инструктора райполеводсоюза – была тогда такая организация. В мою задачу входило проводить агитацию среди бедняков и середняков за вступление в колхозы.
Михаил Александрович Шолохов в книге «Поднятая целина» рассказывает об агитаторе – комсомольце Ванюшке Найденове. Ходил он по дворам и убеждал казаков вступить на путь новой жизни. Примерно этим же приходилось заниматься и мне. Грамотой большой я не обладал. Но мы жили огромной верой в счастливую жизнь всех трудовых людей, мечтой о будущем, о том времени, когда победит колхозный строй, на поля придут тракторы, другая техника и навсегда в донских хуторах исчезнет бедность, все люди будут жить одной большой дружной семьей.
Эта мечта и вера помогали нам в труде. А работать приходилось нелегко. В донских хуторах было немало кулаков. Жили они богато, имели свои земли, причем лучшие земли. Сельскохозяйственный инвентарь, тягловая сила преимущественно находились в их руках. Кулаки были ярыми противниками колхозов.
Нам нередко приходилось сталкиваться с прямыми вредительствами – с поджогами, порчей сельскохозяйственного инвентаря. Учитывая, что абсолютное большинство хуторян было неграмотно, враги распространяли нелепые слухи о деятельности местных советских, партийных и хозяйственных работников, провоцировали население на столкновение с руководителями. «Бабий бунт» в «Поднятой целине», избиение Давыдова – это не выдумка автора, подобных случаев было немало.
Во второй половине 1930 года, после сева, меня направили в хутор Нижне-Кривской, в то время там был колхоз имени Крупской.
Колхоз только что образовался, провел свою первую колхозную весну, готовился к уборке урожая. Меня избрали заместителем председателя колхоза и секретарем комсомольской организации.
Позже, когда вышла «Поднятая целина», мы как бы увидели себя со стороны. Мне лично она помогла осмыслить свою работу, понять то огромной важности дело, которое мы делали.
Помню первое знакомство с этой книгой. В то время печатных изданий в нашем хуторе было очень мало. Две-три газеты на весь хутор – вот и все. Журнала «Новый мир», где была напечатана первая книга «Поднятая целина», в Нижне-Кривской избе-читальне не было.
