— уволю к чертовой матери! Думаешь, на твое место других желающих не найдется?.. Не агент он, видите ли… а кто ж ты, по твоему? За что деньги берешь? Чей хлеб жрешь, пидор?»
Йоси скривился от грубых слов, но надо было срочно выправлять ситуацию.
«Ваш… конечно, ваш… — покорно признал он. — Все сделаю, все… клянусь честью…»
Лорд рассмеялся противным дребезжащим смешком, похожим на кашель.
«Чем-чем? Честью?..» — Он выдал еще несколько полузадушенных кхеков и, не прощаясь, повесил трубку.
Йоси еще некоторое время постоял, сжимая в руке розовый, украшенный кокетливыми кружавчиками телефон, будто недоумевая: как это из столь приятного на вид предмета могут исходить столь неприятные вещи? Затем он осторожно положил трубку на рычаг и принялся задумчиво расхаживать из угла в угол. Проходя мимо зеркала, он каждый раз поглядывал на себя, сначала скорбно и обиженно, затем скорее томно, чем печально, а под конец уж и вовсе одобрительно и задорно. Все-таки насколько помогает человеку вид его собственной симпатичной попки! Поправив таким образом настроение, Гейлин позвонил своему близкому другу Урино Гавнери и изложил суть дела.
Гавнери слушал, да. кая настолько рассеянно, что под конец Йоси не выдержал.
«В чем дело, Урино? — обиженно спросил он. — Ты совсем не слушаешь своего закадычного дружочка.»
Гавнери виновато вздохнул:
«Извини, Йоси. У нас тут большие проблемы, голова напрочь забита. Извини. Что ты конкретно от меня хочешь?»
«Да я ж тебе об этом уже десять минут кукую. — изумился Гейлин. — У тебя, я знаю, есть люди в полиции… да что там в полиции… повсюду. Пусть навестят этого Грегори, пощупают. Скорее всего, ничего там нет… я бы и не просил, да европейцы, суки, пристали, как с ножом к горлу: проверь да проверь. Вот ты и проверь, ладно?»
Гавнери снова вздохнул:
«Европейцы… с ножом… березовый швырок… Мне бы твои заботы, Йос. Ладно, посмотрю. Как фамилия, говоришь? Задов?»
Он черкнул что-то на листке бумаги, положил трубку и повернулся к Рахели. Та сидела у компьютера и, плотоядно урча, писала разоблачительный донос в центральную газету.
«Совсем сдурел Гейлин, — сказал Урино жене. — Представь себе, просит проверить, кто именно получает здесь необработанный швырок. Дел невпроворот, а теперь еще разыскивать этого ришонского банщика. Ну хочет он дрова из России выписывать, так что? Совсем сдурели.»
Рахель кивнула, продолжая бойко выцеливать клавиши. Вдруг рука ее замерла на полпути. Она обернулась к мужу.
«Дрова? Здесь все сауны на электричестве… Урино…»
Гавнери смотрел на нее остановившимися глазами. Челюсть у него отвисла, и длинный красный язык свешивался изо рта, как огонь из зажигалки поэта Вознесенского, близкого друга тихих чеченских чабанов.
Часть 5
«Вроде здесь, — сказала Мила, останавливаясь у входа в пассаж районного торгового центра, более напоминающий подворотню. — Теперь говори по-русски. Только будь другом, не зови меня Фатьмой.»
«О'кей, — согласился Брандт, перешагивая через толстого ленивого кота, невозмутимо вытянувшегося на прохладном полу поперек прохода. — Будешь Людмила. Ну а я, понятно, Руслан.»
В пассаже не было ни души. Они прошли несколько метров вдоль слепых витрин пустующих лавок и оказались перед небольшим — два на полтора — окном, на котором крупными неровными буквами значилось: «У Гриш» и пониже, помельче: «и настоящая русская баня».
Крупная надпись была полна внутреннего драматизма. Видимо, художник приступал к работе полным сил и желания осчастливить человечество великим шедевром рекламного искусства. Поэтому буква «У» вышла большой, уверенной и ужасно оптимистической. Закончив с разгона букву «Г», график нежданно- негаданно обнаружил, что, если он будет продолжать в том же духе, то места, пожалуй, не хватит, и придется идти на компромисс. Таким образом, следующие две буквы, а именно: «ри» хранили явный отпечаток мятущегося артистического сознания, вынужденного втискивать себя в тесные обывательские рамки. Буква «ш» знаменовала собою кульминацию творческого конфликта художника с косной средой, ибо сразу же вслед за нею шел оконный переплет, и пространства для несчастной последней «и» решительно не оставалось. Но, как это часто случается с истинными творцами, сопротивление тупого материала, ударившись, как кремень, об огниво артистического таланта, высекло искру гениальности. Не убоявшись революционности своего решения, художник смело перенес заблудшую букву из верхней надписи в нижнюю, обеспечив таким образом не только обыденную смысловую, но и глубинную метафизическую связь между ними.
Изнутри витрина была наглухо занавешена тяжелой темной портьерой. Рядом с окном помещалась дверь, на которой колыхался плохо приклеенный листок с надписью от руки. Надпись гласила: «Приходите к нам! Заодно и помоетесь!»
Брандт потянул на себя дверь и посторонился, пропуская Милу вперед. Они оказались в небольшом помещении, более похожим на бар, чем на предбанник. Под единственным окном теснились два столика и стулья. Но главными тут были, конечно, не они. Здесь царила барная стойка. Она вырастала из левой стены и уверенно шла дальше, вдаваясь в комнату, как в море, наподобие мощного причала. Высокие барные табуреты толпились вокруг нее, как суда на погрузке.
За стойкой возился с пивным краном хозяин заведения, плотный дядька неопределенного возраста с круглым улыбчивым лицом.
«Как тут насчет помыться?» — спросил Брандт, водя глазами по стенам, скупо украшенным несколькими фотографиями.
«А як же! — весело ответил хозяин, обласкав Милу оценивающим взглядом истинного любителя. — И помыться тоже. Вы по записи?»
Он достал из-под стойки растрепанный гроссбух.
«Нет, Гриша… — томным голосом произнесла Мила, залезая на табурет и кладя свою увесистую грудь на стойку перед хозяином. — Вы ведь Гриша, правда? Нет, мы не записывались. Мы просто шли мимо и нам вдруг оо-очень захотелось помыться. Ну прямо мо-о-о-чи нету…»
Гриша всплеснул руками.
«Нет проблем, дорогие мои! В такое-то время, днем… — он на всякий случай заглянул в гроссбух и расцвел еще ярче. — Можете мыться аж до шести вечера. Три часа вам хватит?»
«Хватит, — сухо ответил Брандт. — Сколько?»
Притворный ужас исказил гришино лицо.
«Сколько — что? Денег? Денег? Обижаешь, друг. Гриша денег не берет. Гриша собирает взносы от благодарных членов клуба. Ко мне знаешь какие люди ходят? Вон, смотри… — он указал на фотографии. — Узнаешь? Нет? Да это же Щелянский, министр! Да! А вот актриса, Уточкина. Она тут с подружкой парится. И еще… А как же! Гришу все знают…»
Брандт кивнул и ухмыльнулся. Хозяин был явно не прост. Нет ничего дороже бесплатных услуг…
«О'кей, — сказал он. — Давай, показывай свою баньку.»
«Это мы сейчас, — засуетился Гриша, с таинственным видом совершая какие-то манипуляции под прилавком. — Но сначала билетики. Как же без билетиков? Без билетиков хода нету…»
И он жестом фокусника выставил на стойку три стаканчика с янтарной жидкостью. На краю каждого из них балансировала долька лимона.
«Давайте, ребятки, — Гриша благоговейным жестом поднял один из стаканчиков. Дольку он держал на отлете во второй руке, наготове, как мухобойку. — Я угощаю. Со знакомством!»
«Опять даром… — подумал Брандт. — Интересно, во сколько же все это обычно влетает?»
