— Тебе чего?
Я стою, соображаю, как сказать, а она губами жует и на меня смотрит.
— Гражданина Пигузова, — говорю.
Тут дверь опять — блямс! — захлопнулась. Надо было мне Леню спрашивать. А она, оказывается, цепочку снимала. Стоим в прихожей, бабка очки надела.
— К Леньке, что ли? А я думала — из милиции, как «гражданин»-то сказал. Без очков худо вижу.
И пошла. Я говорю:
— Бабушка, а комната его где?
— А ты понюхай, разит откуда — там наш Ленечка и живет.
Дверь сама открылась. Я и стукнул-то всего раза два. Пигузова не видно, а на диване лежит кто-то. Я говорю:
— Можно?
А там, оказывается, две комнаты, и Пигузов из второй выходит.
— Чего на пороге стоишь? Дверь закрой, соседка опять рыбу жарит. Напустила, понимаешь, вони.
Во дает, у самого воняет, как на помойке, а рыба ему помешала.
— Ты чего бабке сказал? Ты ей скажи, что ты мне брат. Нет, лучше — племянник из Петрозаводска. Усек?
Он все время по комнате носился и всякую дрянь в углы ногами расталкивал.
— Старуха вредная, ей в крематорий пора, а она рыбу каждый день жарит. В милицию ходит.
Тот человек на диване храпеть начал.
— Устал, — говорит Пигузов, — наломался. Тебе Юрка сказал, что я барахло не беру? Ты для барахла других дураков ищи. Чего смеешься? У меня техника — экстра, мне фирменную музыку давай. За мою технику один чудак мотоцикл давал. Дурень, точно? Кто ж музыку на тарахтелку менять будет?
Я говорю:
— Техника-то где?
У него в другой комнате в углу центр, куском обоев накрытый. Он обои снял, рукавом там чего-то потер.
— Видал?
А мне на эту аппаратуру смотреть жалко. Блоки исцарапаны, у одного фальшпанель краской заляпана, и ручки кто-то сменил, сразу видно: не те ручки.
— Ну, кассеты свои давай!
Кучей все на стол высыпал. Одну послушал, вторую.
— Говорил ведь, чтоб ерунду не носили. Вот я тебе сейчас поставлю.
Свои кассеты притащил, поставил одну. Ну музыка пошла! Поют вроде по-русски, а ничего не понять.
— Класс, точно? Аркадий Северный. Ну, твоих я парочку возьму, чтоб Юрку не обижать.
Деньги дает, я же вижу — за одну кассету. Я говорю:
— За вторую-то?
А он запсиховал сразу.
— Много ты, сынок, понимаешь! — орет. — Мы с Юркой по телефону договаривались. Я вот ему скажу, как ты на его товаре заколачиваешь. Сопляк паршивый! Думаешь, если Псих не знает, так и можно все? Ничего, сынок, Псих сегодня не знает, а завтра — раз — и с приветом. А ну катись отсюда со своим барахлом!
Понятно теперь, почему в комнате воняет: это от Ленечки. И слюной меня всего забрызгал. Ругаться начал, я думал — побьет. От стола оттащил.
— Нет, — говорю, — врешь. Сначала я свое заберу.
Кассеты свои забрал, а остальное в сумку ссыпал.
Иду к двери и чувствую, как ему ударить хочется. Дверь на лестницу открываю, а у самого руки дрожат. Я же никого ещё не боялся так.
Бабуля с кухни пришла, выпустила.
Дома кассеты из сумки вынул — нету одной. Ленечка-то! Ясно теперь, зачем он со своими кассетами суету устроил. Пошел из автомата Юре звонить. Он говорит:
— Ладно, сам я виноват, надо было мне к Ленечке ехать. Что он там про Психа говорил? Плевать, не обращай внимания. Пигузов тип, конечно, только не будет он шум поднимать. Ему шум поднимать никакого смысла. Сам же погорит. А тебе и вообще до этого дела нет, нам с тобой дальше раскручивать надо. А ты как думал?
Ничего я не думал и отказываться не собирался. Нехорошо как-то было. Юра помолчал.
— Никак мне без тебя, Витек, ну просто не выкрутиться.
Скорей бы эта беготня кончилась, поговорили бы.
ещё чуть-чуть — и я бы все Ваньчику про Юру рассказал. Ну просто напрочь забыл, что молчать надо. Уже рот раскрыл — вдруг кто-то сзади за руку тянет, а у Ваньчика лицо какое-то деревянное. Елки-палки, Гудилин! Вот подарочек-то. В руку вцепился — не вырвешь.
— Поговорить надо.
И тянет по коридору. Я обернулся — Ваньчик тоже идет. Гудилин говорит:
— Этот, ржавый твой, пусть останется.
Ваньчик ко мне совсем близко подошел.
— Жди, — говорит, — больше. Отстану я, как же.
Гудилин подумал и руку мою выпустил.
— Зуб даю, мужики, бить не буду.
Мы по лестнице до самой чердачной двери дошли. Я вниз посмотрел. Ваньчик на площадке стоит и кашляет как заведенный. Это чтобы я знал.
— Слышь, Кухтин, ты того кадра что, знаешь?
Я сперва не понял.
— Ну того… Ну когда я на крыльце…
— Юра?
— Да почем я знаю, Юра он или кто там ещё! Вспомнил, в общем. Он чего, точно в музыке петрит или трепался?
— А чего ему трепаться? — говорю. — Получше нас разбирается.
— Ага. — Гудок вниз посмотрел. — Ну подожди тогда.
Быстро на площадку вернулся. С коробкой.
— Классная, Кухтин, вещь. Стереонаушники. Фирма. Видал?
Там правда какая-то блестящая наклейка была, только я ее разглядеть не успел. Он коробку закрыл и сует ее мне в руки.
— Знакомый продает, понял? Десять рублей — вообще, понимаешь, даром. Вот гад буду, сам бы взял, только есть уже. Ну, отнесешь своему Юре?
К стене меня прижал, в живот коробкой тычет. Взял я эти наушники.
— Ладно, — говорю. Хоть бы, думаю, отстал поскорей, а он, как увидел, что я уходить собрался, прямо взвился.
— А задаток, — говорит, — кто давать будет? Вы там импортную вещь замотаете, а Гудилин отвечай? Задаток давай. Чего вылупился? Давай сколько есть. Не возьмет, так верну.
Вот история. Мне папа с утра трешку на столовую выдал. Отдал я ему. Ваньчик ко мне поднялся, коробку повертел.
— Я-то думал — он просто шпана, а он и спекулянт ещё. Тю-тю твоя треха. Нашел тоже с кем связываться.
