– Не заговаривай мне зубы, – строго прервала тетка. – Зачем ты взяла эту вещь с тротуара? Разве девице допустимо поднимать что-либо с земли?
– Нет, тетя, – отвечала Лиза цыплячьим голоском. – Я просто о чем-то в это время задумалась и подняла машинально. И тут же решила бросить обратно.
– Так почему не бросила?
– Потому что сзади шел сын булочника Сумятова. Если б я бросила что-то, он тут же бы поднял и мне поднес, а потом всем рассказал бы, что это было. К чему нам огласка? А вдруг он не вернул бы мне шпильку? Тоже не годится. Я ведь сразу поняла, что вещь хорошей работы.
– И что из этого?
– А может, ее обронила какая-то почтенная дама? Может, это подарок ее покойного мужа? Теперь она сидит, бедная, и обливается слезами, а этот противный Сумятов положил бы в карман дорогую ее сердцу вещь. Я ведь решила отдать шпильку в аптеке Бирману. Может, та несчастная дама шла как раз в аптеку? Она была нездорова, вот и обронила шпильку, не заметила. А Бирман бы вернул при случае.
– Ну? Ему-то почему не отдала?
– Тетя Анюта, миленькая, я позабыла! Я на пиявок засмотрелась!
– О! О! О! – застонала Анна Терентьевна.
Как полагалось в подобных случаях, Лиза бросилась к тетке, спихнула с ее колен гарус и положила на них свою гладкую повинную голову с ушами, горящими от вранья.
– Ах, Лиза, Лиза! – сокрушалась Анна Терентьевна. – Что мне с тобой делать? Уж не знаю, как это вышло, но твое воспитание никак не приобретет необходимой шлифовки. Это все провинция! Стоячее болото! О, сколько захирело тут блестящих задатков! Сколько погублено многообещающих карьер!
Светская карьера самой Анны Терентьевны не сложилась, как она сама говорила, из-за того, что в Нетске люди сердечные, но донельзя вульгарные. А ее большая любовь… На эту тему допускались лишь самые смутные намеки. Они нагоняли еще больше туману на причины ее стародевства. Упоминался лишь первый бал в Тамбове и белое с перваншевым[2] тогдашнее платье, которое было Анне Терентьевне очень к лицу. На удары судьбы, страдания и погибель любимого человека тоже намекалось, но невнятно.
Теперь, должно быть, все это вновь пришло Анне Терентьевне на ум. Слезы хлынули из ее глаз и носа, и ей пришлось уткнуться в большой, обшитый кружевом платок, который для таких случаев всегда имелся в рабочей корзинке. Уже не скверная, дерзкая Елизавета, а любящая Лиза целовала большую теткину руку – ту, которая была без платка и по-царски горестно лежала на подлокотнике кресла.
– Ну, будет, Лиза, будет! – примирительно, в нос, сказала Анна Терентьевна. – Некогда нам расклеиваться. Надо решать, что делать с твоей злополучной находкой. Пойми, ты попала в немыслимую ситуацию: молодая девушка подобрала на улице дорогую вещь, принесла ее домой, держит у себя… Невозможно! Что о тебе подумают?
– С чего вы, тетя, взяли, что эта вещь дорогая? Работа, не спорю, хороша, но камни… Что-то их многовато. По-моему, это просто стекляшки. Сейчас такие очень хорошо делают.
Анна Терентьевна покачала головой:
– Нет, Лиза! Ты просто никогда не видела по-настоящему ценных вещей.
– Да, вы мне их не показывали, когда они у нас еще были. Все под замком держали, – подхватила злопамятная Лиза.
– Это к лучшему! Теперь тебе не о чем жалеть. Но я-то повидала в жизни много хороших камней. Когда мой обожаемый папа был еще жив, и княгиня Пронская завещала ему все свое состояние… Лиза, ты знаешь, что это?
Анна Терентьевна указала на камушек, который красовался в центре павлиньего глаза. В камушке этом жила и металась отсветами глубочайшая синева.
– Это сапфир, Лиза! Немаленький. А вокруг бриллианты – семь совершенно одинаковых бриллиантов. Это очень дорогая вещь.
Лиза с новым интересом стала разглядывать Ванину находку. Неужели в террористическую группу из склепа затесалась какая-то миллионерша? Кажется, не водилось в Нетске романтических богачек. Все состоятельные дамы держались за свои денежки и никакой революции не сочувствовали.
Тогда, быть может, сами террористы ограбили миллионершу? Это у них называлось каким-то длинным словом на «э», которое Лиза никак не могла вспомнить. Нет, тоже невероятно! Если б случился такой грабеж, шуму было бы на весь город. А шума нет. Странно…
– Ума не приложу, что предпринять с этой вещью, – повторила Анна Терентьевна.
Лиза сделала вид, что соображает, но на самом деле давно придумала, как быть. С теткой ли, без тетки, она сделает все по-своему!
– Знаете, тетя… – задумчиво начала Лиза. – У нас есть, кажется, только один способ выпутаться из щекотливого положения.
– Что за способ? – недоверчиво спросила Анна Терентьевна.
– Нам надо сговориться с няней, а потом пойти к Натансону. Мы ему покажем шпильку и скажем, что ее нашла Артемьевна. Ей ведь и поднять на улице что-то не грех, правда? Натансон в ювелирных делах дока. Он или скажет, чья это штучка, или аккуратно наведет справки.
– Ох, нехорошо!
– Почему? Раз вещь, вы говорите, дорогая, хозяйка или хозяин обязательно отыщутся и еще нам спасибо скажут! Мы ведь, как благородные люди, вернем потерю. А могли ведь потихоньку сбыть – либо шпильку целиком, либо камушки сковырнуть…
– Лиза! Лиза! – отшатнулась от нее тетка. – Что за мысли, что за слог!.. Хотя ты, кажется, права. Завтра я съезжу к Натансону…
– Сегодня, тетя, сегодня! Не то будет похоже, что мы тянули время и пробовали выковыривать камни. Пойдемте! И я с вами.
– Нет, это лишнее. Тебе нечего лезть в такое дело. Молодая девица…
– Должна витать в облаках, как мошка? Я это знаю, но все равно с вами пойду. Ведь эту шпильку нашла я! К тому же мне так хочется посмотреть у Натансона жемчуга, какие теперь самые модные – эти длинные нити, о которых все говорят. У Аделаиды Петровны, например, жемчуг до самых колен висит. Я сама вчера видела!
Анна Терентьевна одобрительно вздохнула:
– Да, ничего не поделаешь – юность всегда тянется к прекрасному!
Интерес молодой девушки к жемчугу показался ей более симпатичным, чем тяга к пиявкам.
– Ладно, так и быть, едем к Натансону, – решилась она.
«Едем» было сказано из приличия и по привычке. К Натансону тетя и племянница отправились пешком. Извозчика брать не стали – всего-то полчаса ходу!
Такой променад с целью экономии Анна Терентьевна находила вполне приличным и нисколько не оскорбительным. Собственных выездов у Одинцовых давно не водилось. В их каретном сарае громоздился разный хлам. Однако на один бок осевшая, старомодная, с проломленным дном коляска до сих пор пылилась в углу. Она напоминала о былом достатке, о езде с ветерком, о рыжей гривастой паре, что обитала некогда рядом, в беленой конюшне. Теперь и в конюшне тоже копилась неизбежная рухлядь, хотя и потягивало иногда конским духом, сенцом, навозом и дальней веселой дорогой.
В самом начале лета случаются в Нетске внезапные жары. Небо тогда дышит огненной пещью, воздух сам собою потрескивает и колышется волнами. Именно в такой день Анна Терентьевна с Лизой двинулись к Натансону.
Они шествовали по улице, которая называлась Новый бульвар. Правда, там не росло ни одного дерева. Растительности на бульваре не завели, ссылаясь на общее мнение, что в Нетске на улицах деревьям не жизнь. Название же было данью мечтам о том, как через триста лет настанет лучшая, осмысленная, красивая жизнь. Тогда и бульвар зазеленеет – быть может, даже сам собой.
Дамы шли по солнцепеку в летних туалетах. Наряды считались летними лишь потому, что были сшиты из более светлых и чуть более редких, чем обычно, материй. Глухие воротники, длинные рукава, чулки, тесные туфли – до чего все это было старомодно и глупо! Лиза от души страдала в своем белоснежном гипюре, под ненавистной шляпой-тарелкой с куцей девической лентой. Хорошо еще, что тетя Анюта
