лишь в оранжерее купца Шубина. Кое у кого на окошках водились чайные розы в горшках, – тщедушные, недолговечные. И чего им в Нетске недоставало – не солнца же? Быть может, влаги, чтобы дышать? Или особой земли? Или просто привычки?
Изредка розы привозили из Москвы – губернаторше на именины, к особым праздникам или по сумасшедшему чьему-то капризу. Эти нездешние розы вяли особенно быстро. К тому же они совершенно не пахли. Кто же осыпал Зоею невероятными цветами?
– Роз всего было шесть, – уточнила Мурочка. – Одна у нее в руке зажата, так рука и окоченела. Обрати внимание, шесть – число могильное. Отец поразился: шелк, кружева, мех – все это мокрое, жалкое, слипшееся, а белые розы свежие, будто только что срезаны. Отец таких никогда не видел.
– Цветы любят дождь, вот и не завяли, – сказала Лиза. – Только странно все это…
– Ужасно странно! Папа говорит, что душитель был эстет и декадент. Розы-то к чему? И волосы были расплетены, как у русалки. Все так красиво, только лицо у удавленницы страшное. Ужас, ужас! Я это предчувствовала!
– Ты думаешь, боевая группа расправилась с Зосей? – спросила Лиза. – Но за что?
– Значит, есть за что. Хотя некоторые тоже считают, что на террористов не похоже. Боевики предателей не душат, а либо вешают, либо стреляют из револьвера. И с розами они бы возиться не стали, зато обязательно прикололи какую-нибудь записку, вроде «Смерть Иуде», чтоб другим неповадно было.
– Какие ты, Мурочка, противные вещи говоришь! – вздохнула Лиза.
– Это не я, а твой Ваня Рянгин. Кстати, ты что, прогнала его и велела на глаза не показываться? Он совсем потерянный ходит.
Лиза очень обрадовалась такой вести и выложила подруге начистоту:
– Я, кажется, в него влюбилась.
– Вот те на!
Мурочка уставилась на Лизу во все глаза – вдруг та шутит? Однако Лиза сидела среди подушек очень серьезная. Уголок шерстяной косынки воинственно торчал у нее из-за уха, коса была заплетена туго-на- туго, чтоб не свалялась за время болезни.
– Но ты сама говорила, что он неинтересный, – пролепетала обескураженная Мурочка. – Он ведь просто обыкновенный мальчишка…
– Мало ли что я говорила! – оборвала ее Лиза. – Мальчишка? Неужели обязательно надо, чтоб было брюхо и полтора подбородка?
Мурочка поняла, что сейчас достанется ее кумиру-трагику, и примолкла. Лиза сказала решительно:
– Мы любим друг друга. В четверг мы целый час целовались у вас в ларинской беседке. Это все окончательно! Я и не подозревала, что так бывает. Но случилось, и делать нечего.
– Так вот где ты простудилась?
– Я совершенно здорова, – возразила Лиза. – Просто папа и тетя страшно боятся, что я возьму и умру. Все-таки я единственный ребенок в семье. Если б нас, детей, было много, человек двенадцать, меня бы не так донимали. У меня сейчас горло совсем не болит. Я собираюсь сегодня же встать с постели, а завтра пойти к Пшежецким.
– К Пшежецким? Зачем? – не поняла Мурочка.
– Выразить соболезнование Антонии Казимировне и Каше. Надо на Кашу насесть и хорошенько расспросить о Зосе. Она про сестру многое знает, только слишком скрытная.
Мурочка даже подпрыгнула на стуле:
– Как, ты хочешь продолжать игру в сыщики? Даже теперь? Когда страшные черные люди задушили Зоею? Каша ведь говорила тебе, что Зося боялась, а тебя просила помалкивать?
– Я не болтала лишнего, поэтому мне ничего не грозит. Я все равно все узнаю.
– Ты сумасшедшая!
– Дело надо доводить до конца. Ваня Рянгин все равно его не бросит. Раз он так сказал, значит, сделает. Я тоже такая, – надменно заявила Лиза.
Мурочка согласилась:
– Знаю, ты упрямая. Только зачем тебе эти ужасы? Если Рянгину нравится, пусть лазит по кладбищам, беседует с полоумными сторожами и разглядывает всякую мерзость в лупу. Мальчишки вечно играют в такие игры! Наш Чумилка, например, одно лето был каким-то то ли пиратом, то ли капитаном Куком и все открывал Африку в лопухах. Через год сделался индейцем, носил на плечах кухаркину шаль, а на голове – куриные перья. Сейчас он великий сыщик. Все это очень глупо. Я ему посоветовала написать в полицию анонимное письмо про людей на кладбище и огоньки. Это все, что мы можем сделать, разве не так?
Лиза задумалась.
– Знаешь, Мурочка, – сказала она, – мне одна вещь не дает покоя. Помнишь, когда мы стояли у забора на Косом Взвозе, Зося на нас очень странно посмотрела? А потом на повороте обернулась еще раз. Ты у нее на лице увидела печать смерти, а я совсем другое. Она то ли узнать у меня что-то хотела, то ли попросить о чем-то, но заговорить не решилась. У нее был растерянный и испуганный вид. Тебе не показалось?
– Нет, – упрямо отрезала Мурочка. – Она просто предчувствовала смерть. Не всегда ведь сходит с рук, когда чужие деньги в карман кладешь. Да еще с какой-то подозрительной шайкой состоишь в сговоре! Все прочее выдумки. Падшие женщины несчастны только в романах и в опере. А Зося вечно смеялась. Даже в тот день, перед своей смертью, смеялась, помнишь? Наверное, оттого, что ей достались семьдесят тысяч Морохина, который сгорел на пожаре.
Лиза нахмурилась:
– А ты знаешь, что мой папа говорит? Что Морохина тогда в доме заперли! Страховое общество ведет расследование, чтоб не платить по поджогу деньги. Так вот, они на пепелище нашли запертые железные засовы. Баба, что у Морохина служила, сказала, что такие засовы были на парадной и на черной двери. Скелет как раз в сенях нашли – Морохин хотел выйти, но засов кто-то испортил, глиной забил. Морохин остался в сенях и угорел. Понимаешь, что это значит?
– Не понимаю!
– Это значит, что Морохина тоже убили. Сожгли! А почему?
– Ты и эту задачу собралась разрешить? – удивилась Мурочка. – Тогда не говори мне, пожалуйста, что ты влюбилась.
Что-что, а переубеждать тетку Лиза научилась. Анна Терентьевна только казалась упрямой – на самом деле она вечно во всем сомневалась. На следующий день тетка и племянница чинно шествовали по скользким доскам тротуара Почтовой. Частые капли дождя барабанили по черному шелку их зонтиков.
– Все-таки у тебя золотое сердечко, Лиза! – говорила Анна Терентьевна. – Тебе бы еще денька два полежать, а ты вытащила меня к бедным Пшежецким.
Лиза ответила приторным голосом истинной добродетели:
– Это наш долг, тетя. Обе они такие убогие! Касю в гимназии никто не любит, ее Кашей зовут. Она такая некрасивая, правда? И Антония Казимировна вылитый скелет. Теперь они совершенно одиноки, им очень трудно.
Оказалось, однако, что Пшежецкие не настолько одиноки в своем горе, как расписывала Лиза. Антонию Казимировну утешал местный ксендз Баранек. Лиза исподтишка разглядывала его широкий кушак и странную четырехлопастную шапочку. Она побаивалась священнослужителей любого рода – их необычных одежд, певучих голосов и серьезности занятий.
Еще неприятнее было встретить Игнатия Феликсовича Пиановича. Он выглянул из боковой двери и посмотрел на Лизу очень строго. Впервые за лето он надел темный костюм, а рукав повязал крепом. Лиза сразу вспомнила: он стоял за штакетником и глядел, как она целуется с Ваней. Она опустила глаза и спрятала ноги под стул – прошлогоднее синее платье стало коротковато. Пусть чулки черные, подходящие к случаю, но негоже в доме, где лежит покойник, показывать коленки.
Зося лежала в закрытом гробу в родительском доме. Антония Казимировна сочла невозможным держать тело в собственной Зосиной квартире – на всех стенах там были нарисованы нагие нимфы и утопленницы, пляшущие среди водяных лилий. Даже на потолке водили хороводы голые тела. А вот дом Антонии
