чернильное пятно, а заодно распускала защипки, чтобы удлинить подол – Лиза очень выросла за последний год. Таким образом, о блошином коричневом цвете на время можно было забыть, хотя тетка, конечно, старалась и спешила. Как бывшая институтка, она полагала, что скромная барышня не должна щеголять по городским улицам дачными нарядами – вдруг директриса возьмет да увидит случайно какие- нибудь легкомысленные рукавчики или короткую прошлогоднюю юбку.
Белое платье бросало на Лизино лицо снежные отсветы. Ее коса почти расплелась, и волосы золотой паутиной сияли у щек. В щеки, правда, впилась резинка от проклятой шляпы-тарелки, этого воплощения безупречности. Лиза видела себя – даже двух одинаковых себя – в круглых зрачках незнакомца. Она видела свою соломенную шляпу, горящие на солнце волосы, свои раскинутые в стороны руки и белые рукава, которые раздувает ветер. Летало, ширилось и обливалось холодом сердце, как всегда на качелях. Сама жизнь так и распахивалась навстречу всей своей синевой и блаженной неизвестностью. Нынешнее лето начиналось как другой мир!
– Вы совсем не боитесь высоты, – заметил незнакомец.
Его голос дрожал от смущения.
– Не боюсь, – беспечно подтвердила Лиза. – Я даже люблю высоту. Я бы очень хотела полетать на аэроплане или хотя бы на воздушном шаре.
– Воздушные шары признаются специалистами более безопасными. А вот их скорость и управляемость… Однако авиаторы то и дело разбиваются. Теперь, правда, все реже, – бубнил незнакомец.
Неужто он зануда?
– Я не разобьюсь! – усмехнулась Лиза. – Меня ангел держит. Так моя няня говорит.
Она тут же пожалела, что заикнулась про няню. Маленькая она, что ли? И вообще – «ах, няня, няня, здесь так душно!» – всей этой девчоночьей чепухи она терпеть не могла.
– Вы живете здесь недалеко, на Почтовой, – сказал вдруг незнакомец. – Я вас видел: вы заходили к Колчевским. Наверное, музыке учитесь?
Незнакомец, который вульгарно болтался по Почтовой, разочаровал Лизу окончательно. Что он там делал? Уж не сам ли брал уроки у Колчевских? Может, это именно он упорно долбил арпеджио на гнусавой виолончели, которую Лиза всякий раз слышала через стену во время собственных уроков? Вот некстати! Тогда он быстро выяснит, что Лиза – одна из худших учениц мадам Колчевской. Пианино наряду с вышиванием салфеток числилось у нее среди инструментов пыток. Была, правда, надежда, что незнакомец бегает по Почтовой в лавку Маматова за карамелью…
– Хотите леденцов? – в самом деле предложил блондин, начисто лишенный загадочности.
– Не хочу, спасибо, – холодно отказалась Лиза.
– Хорошие леденцы, ландринки…
Ну, о чем с таким разговаривать! Совсем плох.
Лиза устремила глаза в небо. Груда ослепительных ватных облаков то неслась ей навстречу, то отступала назад. Скрипели качели, мерно трудился незнакомец, раскачивая небо и землю. Внизу, в черемухах, бил себя по коленке ветеринар Игрунов и тонко вскрикивал: «Эх я, шляпа! Слона зевнул!» Адвокат Пианович у Игрунова выигрывал и мало смотрел на доску. А вот Лизу на качелях он заметил и весело кивнул. Она долго потом ломала голову, прилично ли отсюда, с качелей, носясь вверх и вниз, раскланиваться со знакомыми.
– Меня зовут Иван, – представился блондин.
Он и фамилию свою назвал, но Лиза из-за качельного скрипа ее как следует не расслышала. Переспрашивать не стала – еще решит, что она тугоухая.
– Елизавета Павловна Одинцова, – ответила она вежливым взрослым голосом. – Давайте тормозить, мне домой пора.
Она сошла с качелей, надменно сдвинув шляпу на лоб, и направилась к Мурочке. Та на скамейке давно уже отдышалась и порозовела. Под руку они удалились из сада Копытиных, а Иван с неизвестно какой фамилией так и остался навытяжку стоять у качелей. Лиза на него даже не обернулась. Она полагала, что выглядит очень взрослой, равнодушной и опасной.
За первым же поворотом улицы подруги, не сговариваясь, расхохотались. Мурочка сказала:
– До чего интересно вышло! Вот бы знать, кто он такой? А ты была ужасно спокойной. И говорила бойко. О чем, если не секрет?
– О музыке, – соврала Лиза. – Он неглуп, но очень неловок. Кажется, играет на виолончели.
Вряд ли играет, но не рассказывать же Мурочке про леденцы!
– Ты его, Лиза, просто с ног сшибла. Ошеломила! Он страшно смущался. И белое тебе ужасно к лицу!
Все-то у Мурочки страшно и ужасно!
– Только вот волосы страшно растрепались, – добавила она. – Все прохожие оглядываются. Вон тот хромой от самых качелей за нами тащится. Как пить дать, тетка убьет тебя, когда узнает, что ты на качелях вытворяла с посторонним мальчиком. Я думала, вы оттуда вверх тормашками свалитесь!
– Я ничего не вытворяла. Просто люблю, когда сильно раскачивают, – сказала Лиза. – И потом, откуда тетя узнает? Ты ведь не скажешь?
Мурочка обиделась:
– Как ты могла подумать! Никогда! Но там ведь сбоку Пианович сидел с ветеринаром. Они видели
– Думаешь, они наябедничают? – встревожилась Лиза. – Ветеринар вряд ли: он в шахматы глядел. А вот за Пиановича не поручусь – он часто у нас бывает. Этот может донести! Только зачем?
– От нечего делать, – веско ответила Мурочка. – Такова светская жизнь. Надо же говорить о чем-то в гостях! Младших всегда желают наставлять на истинный путь – уж мы-то с Володькой натерпелись от разных незваных очевидцев! Ты тоже должна знать, что сплетне ничего не стоит погубить репутацию. Вспомни бедную княжну Мери! Или драму «Маскарад». Ведь ужас!
Начитанная Мурочка всегда очень кстати приводила примеры из книжек. Лиза задумалась. Принесла же нелегкая сегодня Пиановича с его шахматами! Если тетя Анюта узнает про Лизины вольности, чего доброго, перестанет пускать в сад Копытиных. А Лиза почему-то твердо знала, что блондин в косоворотке, хоть и не имеет за душой ни капли демонического, завтра будет ждать ее у качелей. И послезавтра будет ждать. И еще долго. Хорошо бы вечно! И если, не дождавшись ее никогда, он застрелится, как поручик Шляпин… Вот было бы отлично!
За обедом Лизе в голову все время лез этот незнакомец из сада Копытиных, а перед глазами качались березовые вершины. Даже качельный скрип стоял в ушах. Почему-то виделась и нога Пиановича, укушенная в прошлом году свирепым Керимом. Округлая эта нога была обтянута полосатой штаниной и время от времени злорадно притопывала по метеному садовому песку. Припомнился и какой-то облезлый господин с толстой тростью, который стоял не у качелей, а поодаль. Когда подруги вышли из ворот сада Копытиных, этот господин, прихрамывая, все время поспевал за ними, только по другой стороне улицы. Мурочка тоже его заметила. Что за Мефистофель? Что ему нужно? Противный невозможно! Впрочем, подобных персон Лиза тогда нисколько не опасалась – они не были вхожи в приличный дом Одинцовых и ничем ей навредить не могли. Зато знакомый адвокат…
Любопытно, зайдет ли Пианович вечером к отцу перед клубом? Встретиться с ним было бы неприятно. Вдруг он вместо привычного «Все хорошеете, Бетти!» ляпнет что-нибудь про растрепанную косу и качели? Ай-яй-яй…
Лиза привычно одолела дыру в заборе и оказалась в саду Фрязиных. Сад этот совсем не походил на владения Одинцовых, где росли патриархальные смородина с крыжовником и были устроены огуречные гряды, высокие, как скамейки. У Фрязиных все выглядело щегольски: ровные дорожки, стриженые кусты. На клумбах ярко зеленели, никак не решаясь зацвести, маргаритки и левкои. Беседок у Фрязиных было целых две. Новая, просторная, с трех сторон занавешена полосатым тиком – здесь принимали гостей и пили чай, жестоко страдая от комаров.
А вот старую беседку, еле заметную за кустами, давно не чинили и не красили. Она покосилась, ее пол бархатно замшел и в одном месте провалился. В крыше светились сплошные прорехи. Мурочка находила все это очень романтичным. Почему-то ей казалось, что Татьяна Ларина мечтала точно в таком же ветхом
