Этика. Очерк о сознании Зла

и вечностью истин, В то же время в своем использовании для организации холокоста имя «еврей» является политическим творением нацистов, лишенным какого бы то ни было предсуществующего референта. Никто не может разделить с нацистами использование этого имени, которое предполагает личину и верность личине — а стало быть, абсолютную единичность нацизма как политики. Но нужно признать, что даже и тут эта политика подражает процессу истины. Всякая верность подлинному событию именует противников своего упорствования. Б противоположность консенсуальной этике, которая стремится избегать раскола, этика истин всегда в той или иной степени воинственна, боевита. Ибо чужеродность мнениям и устоявшимся знаниям конкретно проявляется в борьбе против любого рода попыток пресечения, извращения, возврата к непосредственным интересам человеческого животного, против сарказма и подавления в отношении являющегося в субъекте Бессмертного. Этика истин предполагает опознание этих попыток и, следовательно, особую операцию, которая состоит в наименовании своих врагов. Подобные наименования, в частности — «еврей», принесла с собой и личина «национал-социалистическая революция». Но в этих именах происходит подрыв личиной подлинного события. Ибо враг подлинной субъективной верности представляет собой как раз таки замкнутую совокупность, субстанцию, общину. Именно в противовес этим инертным образованиям должна утверждаться ценность; случайной траектории истины и ее универсальной обращенности.

Все взывания к почве, крови, расе, обычаям, общине работают прямо против истин, и именно эта совокупность именуется в качестве врага в этике истин. В то время как верность личине, выдвигающая на первый план общину, кровь, расу и т. п., j в качестве врагов именует как раз таки — например, под именем «еврея», — абстрактную универсальность, вечность истин, адресованность всем и каждому,

К этому нужно добавить, что трактовка подразумеваемого под именами в этих двух случаях диаметрально противоположна. Ведь «кто-то», сколь бы злостным врагом истины он ни был, всегда предстает в этике истин способным стать Бессмертным, каковым он и является. Мы можем, таким образом, бороться с суждениями и мнениями, которыми он обменивается с другими, извращая любую верность, но не с его личностью, каковая в данных обстоятельствах не имеет значения и к которой в конечном счете тоже адресуется любая истина. Тогда как пустота, нарабатываемая хранящим верность личине вокруг ее предполагаемой субстанции, должна быть реальной, выкроенной из самой плоти. Поскольку она не является субъективным приходом какого-либо Бессмертного, верность личине — этому ужасному подражанию истинам — предполагает в том, кого она определяет в качестве врага, единственно его неукоснительно частное существование человеческого животного. И, следовательно, это- то существование и должно нести на себе возвращение пустоты. Вот почему отправление верности личине с необходимостью оказывается отправлением террора. Под террором здесь будет пониматься не политическое понятие Террора, связанное (в универсализуемую пару) с понятием Добродетели Бессмертными из Комитета общественного спасения, а простая и незамысловатая редукция всех и каждого к их бытию-к-смерти. Так понимаемый террор в действительности постулирует: чтобы была субстанция, ничего не должно быть.

Мы проследили за примером нацизма, потому что он весьма существенной частью входит в ту «этическую» конфигурацию («радикальное Зло»), которой мы противопоставляем этику истин. Здесь идет речь о личине события, дающего место политической верности. Условия его возможности кроются в действительно событийных и, стало быть, универсально адресованных политических революциях. Но существуют также и личины, связанные с совершенно другими типами возможностей процессов истины. Установить их— полезное упражнение для читателя. Так, можно заметить, что некоторые сексуальные страсти являются личинами любовного события. Не вызывает никакого сомнения, что они вызывают на этом основании террор и насилие. Грубые, граничащие с мракобесием наставления предстают личинами науки, и их губительные последствия у всех на виду. И так далее. Но эти насилие и вред всякий раз оказываются непостижимы, если не исходить в их осмыслении из процессов истины, личину которых они организуют.

В итоге, наше первое определение Зла будет таким: Зло есть процесс личины истины. И по своей сущности оно является вершимым над всеми террором— под изобретаемым им именем.

2. Предательство

Предыдущая глава оказалась у нас довольно развернутым вступлением к этой теме. Как мы уже говорили, вопрос: возьмет ли незаинтересованная заинтересованность, вдохновляющая становление субъектом человеческого животного, верх над его простыми интересами, когда это человеческое животное уже не сможет совместить и то, и другое в благовидной фикции единства самого себя, по сути своей неразрешим.

Речь здесь идет о том, что можно назвать кризисными моментами. В самом процессе истины «кризиса» не существует. Инициированный событием, он по полному праву разворачивается до бесконечности. Но возможен кризис одного или нескольких «кто-то», входящих в состав индуцируемого этим процессом субъекта. Всем известны моменты кризиса у влюбленного, упадка духа — у исследователя, усталости — у активиста, творческого бесплодия — у художника. Сюда же относятся и длительное непонимание математического доказательства тем, кто это читает, и необоримые темноты стихотворения, красота которого тем не менее угадывается, и т. п. Мы уже говорили, откуда берется подобный опыт: под давлением требований заинтересованности — или, наоборот, императива трудной новизны в субъективном продолжении верности — возникает разрыв в фикции, за счет которой я сохраняю как образ самого себя смешение интересов и незаинтересованной заинтересованности, человеческого животного и субъекта, смертного и бессмертного. После чего открывается чистый выбор между «Продолжать!» этики этой истины и логикой «упорствования в бытии» простого смертного, которым я являюсь.

Именно кризис верности, изменяя образу, всегда и подвергает испытанию единственное правило состоятельности и, стало быть, этики: «Продолжать!». Продолжать даже тогда, когда утерян след, когда больше не чувствуешь, что через тебя «проходит» процесс, когда само событие затемнено, когда его имя затерялось или задаешься вопросом, не дано ли оно заблуждению, а то и личине.

Ибо хорошо известное существование личин весомо помогает в придании кризисам формы. Мнение нашептывает мне (и, стало быть, нашептываю себе я сам, ведь я никогда не нахожусь вне мнений), что моя верность вполне может оказаться вершимым мною над собою же террором, а верность, которой я верен, очень схожа, слишком схожа с тем или иным несомненным Злом. Такое всегда возможно, поскольку формальные черты этого Зла (как личины) в точности те же, что и у истины.

И тогда я подвергаюсь опасности предать истину. Предательство не есть простое отречение. К сожалению, невозможно просто «отречься» от истины. Отрицание в себе Бессмертного — совсем не то же самое, что отказ, прекращение: я всякий раз должен убеждать себя, что Бессмертный, о котором идет речь, никогда не существовал, и таким образом присоединяться по этому пункту к мнениям, само существование которых на службе у интересов является в точности этим отрицанием. Ибо Бессмертный, если я признаю его существование, предписывает мне продолжать, за ним стоит вечная мощь вызывающих его истин. И, следовательно, нужно, чтобы я предал в себе становление субъектом, чтобы я стал врагом той истины, субъект которой составлял — подчас вместе с другими — тот «кто-то», которым являюсь я.

Этим объясняется, почему былые революционеры оказываются вынуждены заявить о своих прежних заблуждениях и глупости, влюбленный перестает понимать, почему он любил эту женщину, а усталый ученый доходит до того, что теряет веру в становление своей науки и начинает бюрократически над ним глумиться. Так как процесс истины является имманентным разрывом, вы можете его «покинуть» (что означает, по сильному выражению Лакана, обратиться к «услужливым благам»), только порвав с этим ранее вас охватившим разрывом. И мотивом для разрыва с разрывом служит непрерывность. Непрерывность ситуации и мнений: под именем «политики» или «любви» имела-де место в лучшем случае иллюзия, в худшем — личина. И получается, что поражение этики истины в неразрешимой точке кризиса предстает предательством.

И это Зло, от которого нет возврата, второе после личины имя Зла, возможности которого