Психология и трубадуры

     Шествующий среди лилий,
     Окруженный девами в танце
     Куда б ты не устремился,
     вослед тебе девы, славя,
     бегут, Тебя поют, гимны
     сладкие выпевая. 

     Или: 

     Нард Колумбы в цветенье;
     В каждом саду - как пламя;
     Радостно деве с цветами
     Стоять под яблочной сенью.[32]

     Мы  видим,  что  к  персонажам  христианского  культа  относятся  как к языческим  богам,  Христос  или  святой  Колумба  превращаются  в  Аполлона, окруженного   хором  Муз,   в   Адониса,  эту   ежегодную  жертву,  'victima paschalis'[33]; уже  в 'секверах'  Готшалька, монаха одиннадцатого  века[34], мы встречаемся   новое  изысканное   прочтение   язычества,  своего  рода   его обогащение[35]. Бог  здесь становится вполне человеком, и не  Его  красота, но личность - цель любви и призыва. 

     Фарисей ропщет, когда женщина рыдает, осознав вину.

     Грешник, он презирает того, кто, как и  он,  во грехе.  Ты, не ведающий греха, снизошел к  той, что раскаялась,  Ты  очистил  погрязшую  в  скверне, возлюбил ее и тем сделал праведнейшей из праведных.

    Она  обнимает  стопы учителя,  омывает их слезами, отирает их волосами; она смазывает их мазями, покрывает их поцелуями.

     Таковы наслаждения, что приятны тебе, о Мудрость Отца!

     Рожденный от Девы, Ты не презрел прикосновения грешницы.

     И  целомудренные  девственницы предлагают Господу  в жертву свои чистые тела, что не тронуты пятном порока, избрав Христа бессмертным женихом.

     Сколь счастливы брачные узы, когда нет в них пятна позора; принявшие их на себя  не ведают ни тягостей  деторождения,  ни ревности к сопернице,  что отнимает любовь супруга, ни мук ухода за ребенком.

    Их ложа, хранимые  лишь для  Христа,  окружены, как стеной, ангелами на страже, которые с обнаженными мечами отражают всякое нечистое поползновение, дабы никакой любовник не осквернил их.

     Там Христос спит с  ними:  счастлив этот  сон, сладок этот отдых, когда истинная дева ласкаема в объятьях ее небесного супруга.

     Девы украшены прекрасными тканями и пурпурными мантиями; в левой руке у них лилии, в правой - розы.

     Цветами  этими питаем  агнец,  они  -  подкрепленье  ему; цветы  эти  - избранная пища его.

     Он скачет и прыгает, и резвится среди них.

     С ними он отдыхает в полдневную жару.

    Это  на их груди спит  он среди  дня, положив голову между девственными персями.

    Девственный сам, от  девственной  матери  рожденный, он  -  девственное убежище всем, кого ищет и любит.

   Спокоен его сон на их груди, ибо никакое пятно не осквернит белоснежное руно агнца.

  Приклоните   ухо  к   этой   песне,  благороднейшее  собрание  набожных девственниц,  чтобы  через нее наша преданность могла  с  величайшим рвением приуготовить храм для Господа.

      Коли такой язык бытовал  в монастырях, удивительно ли,  что отступники, служки, не принявшие  сан, кое-что  из  этой манеры выражения  и кое-что  из этого духа перенесли на открывшуюся им красоту жизни; и если те, чьи души не принадлежали небесам,  однако были слишком утонченны, чтобы  удовлетвориться суетой бренного  мира, - если  они избрали некий средний путь, некое краткое слияние с абсолютом, то не был ли  их  культ куда более воинственным? Арнаут обучался в монастыре; Данте восхвалял некую 'prose di romanzi' - можем ли мы с уверенностью сказать,  что эта  'prose' не исполнялась под музыку, подобно процитированной выше латинской секвенции? Во всяком  случае, было бы слишком поспешно утверждать,  что 'passada folor', которую Данте оплакивает[36] , почти достигнув вершины  Холма Чистилища, и находясь  у самого входа в земной рай, была чем-то большим, чем описанное нами отклонение от христианства.

,

Примечания

© Перевод и комментарии Антона Нестерова

1

Текст этой  статьи впервые был опубликован в 1916 журнале 'The Quest', издаваемом Г.Р.С.Мидом. Позже вошел  в  качестве  главы  в книгу Паунда 'The Spirit of Romance'.

2

Имеется в виду Арнаут Даниэль (ок. 1180  -  1195),  о котором у  Данте сказано: '...Quetsi ch' io ti  cerno//col dito <...> fu miglior fabbro del parlar materno' (Purg., XXVI, 115-117) . В переводе Лозинского: 'получше был ковач родного слова'. (Прим. пер.).

3

'Сладость рыданий и голос дрожащий'. (Прим. пер.)